— Что бы ты ни решила, — объявила Дженни, откидывая мои волосы назад и проговаривая каждое слово четко, словно у меня были проблемы со слухом, — это будет правильное решение. Я не очень грамотно выразила свои мысли сегодня утром, хотя... в чем-то и был смысл. Но все равно я продолжаю считать тебя потрясающей девушкой!

Я взяла ее за руку, и мы вышли на улицу. Никто не смотрел на нас, и никто не оглядывался. Две заплаканные девушки в несвежей одежде, вцепившиеся друг в друга так, словно от этого зависела их жизнь. О, если бы это было самое странное зрелище на нью- йоркских улицах в этот день.

Стояла такая жара, что я начала думать, будто в Нью-Йорке остановились часы, до тех пор пока я не решу, что делать. Стрелки показывали почти девять, но было так светло и невыносимо влажно, как в полдень. В полдень я рыдала на ступеньках музея, глядя, как Алекс уходит прочь, а теперь сижу на подоконнике и смотрю, как Дженни машет мне рукой, отправляясь на работу. Пришлось применить всю силу убеждения (а этим искусством я отнюдь не славилась), чтобы заставить ее поверить: я никуда не сбегу до ее возвращения и уж точно не выброшусь из окна. В крайнем случае предупрежу ее о своих намерениях по телефону за пятнадцать минут. Она и так пропустила одну смену, чтобы найти меня, и мне не хотелось, чтобы у нее появились новые неприятности. Даже несмотря на то что сейчас было самое время провести марафон с участием «Охотников за привидениями»/ «Охотников за привидениями-2» вкупе с тремя пинтами пива.

Люди внизу шли по улице и буквально поливали головы водой из бутылок, наблюдая, как капли с шипением испаряются с асфальта. Даже шпиль Крайслер-билдинг казался расплывчатым во влажном мареве. Я не была создана для такой жары. Или для того, чтобы меня бросали. Или для того, чтобы принимать судьбоносные решения в столь сжатые сроки. В следующем месяце я определенно попытаюсь свести количество таких проблем к одной. Ну, может, к двум. Я действительно не знала, что делать. Последние несколько недель оказались потрясающими, но какой смысл во всем, если в Нью-Йорке мне тяжелее, чем в Лондоне?

И правда, было бы здорово вернуться туда, во всем своем великолепии в стиле «Секса в большом городе», с новым шикарным гардеробом, умопомрачительной сумкой и потрясающей работой, о которой можно только мечтать... В душе я знала, что уже пережила разрыв с Марком, и не боялась встречи с ним. А мама и папа... Что ж, они порадуются, что я рядом, если некому будет посидеть с котом, когда они уедут в отпуск. С Луизой мы тоже все наладим. Теперь все будет по-другому. Потому что я сама другая.

— Меня можно будет считать сумасшедшей, — прошептала я себе. — Если не сделаю этого, значит, я точно сумасшедшая.

Я слезла с подоконника, с болью отлепив от него обгоревшие на солнце ноги, и принялась искать паспорт. В моей (изумительной) сумке его не оказалось, как и в ящике прикроватной тумбочки. Оставалось лишь одно место, где он мог находиться. Сев на колени, я вытянула из-под кровати дорожную сумку. В ней лежали лишь мой паспорт, старая сумочка и мятый комок тафты кофейного цвета.

Мое платье подружки невесты.

Я вытащила его на свет и растянула, подняв перед собой. А поскольку за последние три недели я только и делала, что ела, оно показалось мне крошечным. Впервые за долгие месяцы я понятия не имела, сколько вешу. Дженни не верила весам, поскольку они «плохо влияли на ее самооценку», а вся моя новая одежда имела восхитительный свободный покрой. Но ведь померить платье можно? Даже если я покажусь себе жирной свиньей перед триумфальным возвращением в Лондон.

Прохладная ткань легла на мою липкую кожу, а лиф показался жутко неудобным, словно его намазали клеем для обоев. Однако платье было не настолько мало, как я думала. Поразительно, но оно вообще было мне впору! Видимо, можно есть, сколько хочешь, если активно бегать по Нью-Йорку и трахаться с красивыми мальчиками. Дважды наступив на подол, я нацепила «Лабутены» и отправилась к зеркалу. Убрала волосы с лица и подняла их наверх, стянув в тугой пучок. Мои глаза все еще были красными и опухшими, а платье стояло коробом. Вид у меня был не самый лучший, зато очень знакомый. Не хватало только обручального кольца, но я бы его ни за что больше не надела, учитывая тот факт, где я его оставила.

Все мое зеркало Дженни обвешала фотографиями, снятыми за последнюю пару недель, чтобы «помочь мне зажить сегодняшним днем». Фотографии после посещения салона «Рапчер», когда Джина преобразила мои волосы. Я, Дженни и Эрин в караоке. Я и Алекс — фото, которое Дженни сделала на его концерте. Но девушка на этих фотографиях была совсем не той девушкой, которая смотрела на меня из зеркала. Вторая являла собой Энджел Кларк, какой она была месяц назад. Это была та самая Энджел Кларк, которая проспала целую ночь в этом платье, пробуждаясь от рыданий каждые двадцать минут. Это была Энджел Кларк, которая убежала за океан, когда на нее навалились проблемы. И ничего больше я о ней вспомнить не могла. Неужели я действительно хочу вернуться?

Энджел на фотографиях казалась счастливой. Да, она была немного пьяна, зато выглядела счастливой и здоровой, к тому же ее макияж смотрелся великолепно. А на снимке после стрижки ее явно переполнял восторг. Я сорвала фотографию, где мы были с Алексом, и бросила на пол. Не стоит бередить раны, оставляя ее здесь. И все равно, даже если не смотреть на фото с симпатичным парнем, эта девушка явно была намного счастливее.

Я выскользнула из платья подружки невесты и пнула его через комнату прямо к мусорному ведру своей изысканно обутой ногой. Было приятно сбросить это платье. В то же время было странно оказаться в белье и «Лабутёнах». Натянув футболку, чтобы не пугать прохожих, я поковыляла к окну. Стекло холодило кончики пальцев, несмотря на адскую жару. А ведь все до сих пор должно казаться волнующим и новым: тротуары, от которых поднимается пар, гадалка, расхаживающая возле кафе, круглосуточная кулинария под нами, но я могла думать лишь о том, что у нас закончилось молоко. Эта мысль посетила меня совершенно случайно и помогла немного отвлечься. И вдруг я поняла, что мое лицо стало мокрым не от того, что в квартире не было кондиционера, а оттого что я опять начала плакать. Плакать при мысли о том, что никогда больше не буду покупать молоко в круглосуточной кулинарии. Что ж, Энджел, подумала я, утирая слезы, отлично! Ты опустилась на новую глубину и выглядишь еще более жалко. Ты плачешь из-за молока, которое еще не убежало. И даже пока не куплено.

Я наклонилась, чтобы снять туфли, и снова увидела нашу фотографию с Алексом. Взглянув на нее сейчас, я удивилась выражению своего лица. Уж очень похоже на любовь. Алекс был красив, даже на этом случайном, «пиратском» снимке, сделанном ровно через две минуты после того, как он сошел со сцены. И я не могла не заметить, что он тоже казался счастливым.

Я обнаружила, что мне сложно представить себе Марка. Возможно, я и жила с ним всего три недели назад, но не смотрела на него уже много месяцев. Зато прямо сейчас я могла закрыть глаза и увидеть перед собой каждую прядь волос Алекса. Уловить вкус невероятно крепкого кофе в его дыхании. Услышать, как он поет в другой комнате. Ощутить прикосновение его мозолистых пальцев к своей коже. Но он ушел. Как, возможно, и Энджел с других фотографий.