Приветствовали вошедших сдержанно — легким кивком головы и открытой правой ладонью со скрещенными особым образом пальцами. Гольдовский, тоже приняв общий вид, ответил на приветствие и тут же сказал:

— Братья, представляю вам аспиранта[28], капитана Дениса Давыдова.

— А разве мы сегодня проводим аффилиацию?[29]— недовольно поинтересовался худой старик во фраке, сидевший слева от председательствующего офицера, самого Балавинского.

— О, нет, конечно, мастер Полонский! — важно кивнул Балавинский. — Сегодня мы разрешили господину Давыдову лишь поприсутствовать на нашей ложе по поручительству брата Гольдовского.

Старик молча наклонил голову в знак согласия, и тогда Балавинский возгласил:

— Братская цепь![30]

Все поднялись и взялись за руки, образовав живой круг у стола, и трижды хором произнесли:

— Да будет так![31]

Денис же скромно присел в уголке, в кожаное кресло рядом с журнальным столиком, и приготовился слушать. Однако, к его глубокому разочарованию, речь масоны повели о каких-то своих текущих делах. И сколько ни пытался Давыдов уловить хоть что-нибудь интересное для себя, не получалось. Потом председательствующий Балавинский произнес:

— Братья, снег идет![32]

И дальше началась уже сущая околесица. Масоны перешли на какой-то, явно секретный язык иносказаний и намеков. При этом они прекрасно понимали друг друга, а Денис сидел и чувствовал себя круглым дураком.

Тогда он встал, тихо извинился и вышел «на минутку».

Он видел план квартиры и знал, где расположен ватерклозет. Но, пройдя к нему по коридору, Денис, повернулся и подкрался к двери, которую оставил полуприкрытой. Камеру он приспособил справа под мышкой. Ее легко можно было вытянуть и сделать снимки, а при тревоге она сама на резинке утягивалась обратно.

Давыдову повезло — в щель был хорошо виден Ходжсон. Он, повернувшись к Головину, что-то говорил с самым сердитым видом, Головин кивал. За плечом Ходжсона виднелся профиль Балавинского.

Денису удалось сделать три кадра, когда вдруг задребезжал телефонный аппарат. Их у Балавинского было целых два — в кабинете, примыкавшем к спальне, и в прихожей. Забеспокоившись, Давыдов отступил от двери — и правильно сделал. Балавинский, на время совещания выставивший из дому прислугу, сам поспешил к аппарату. Вместе с ним вышел Головин.

Денис на цыпочках отступил к ватерклозету, бесшумно открыл дверь и скрылся.

— Слушаю вас, — сказал незримому собеседнику Балавинский и вдруг перешел на английский язык. — Слушаю вас, да, да… От кого?.. Благодарю вас. Но отчего вы раньше не телефонировали? Почему только сейчас?! Да, простите… Да, благодарю вас!..

Повесив трубку, Балавинский выругался.

— Что случилось? — спросил Головин.

— Случилось то, что этот кретин Гольдовский привел подсадного! — уже по-русски рявкнул Балавинский. — Вы понимаете, что это значит?! Если бы нас хоть вовремя предупредили…

— Он где-то в квартире?

— Да. Нужно взять и…

— Опасно. Его же наверняка ждут там, снаружи!

— Но оставить его — еще опаснее!

— Заложник?..

Давыдов не мог допустить, чтобы два перепуганных масона решали его судьбу. К тому же нужные кадры он уже сделал. Конечно, стенограмма совещания много значит, но предъявить ее дипломатическому корпусу нельзя. А фотографическая карточка — сильное оружие!

Он задумался: доставать браунинг не хотелось, а совсем безоружным выскакивать все же не стоило.

В углу ватерклозета Денису попался на глаза позабытый прислугой веник. В умелых руках и карандаш смертельно опасен, не говоря уж о столовых приборах, тарелках, подсвечниках и прочем добре. Сражаться веником Давыдова не учили, но смекалка у него была тренированная.

Смочив веник в унитазе, он выскочил из ватерклозета и, отхлестав ошарашенных масонов по физиономиям, распахнул дверь и оказался на лестничной площадке. Там маялись два агента ОСВАГ.

— Аларм! — крикнул Давыдов. — Сейчас начнется! — И побежал вниз предупредить тех, кто стоял в засаде у черного хода.

Ложа «Возрождение» в панике разбегалась. Теперь главное было — проследить за доморощенными масонами, взять архангельских, но Боже упаси пленить Ходжсона. Этому следовало дать уйти. Дипломатический скандал хорош тогда, когда он тщательно подготовлен, а время доставать из рукава этот козырь еще не настало.

Операцию можно было бы счесть удачной, но чем радостнее докладывали Давыдову агенты о своих успехах, тем мрачнее он делался.

— Если хотите, я отвезу камеру Павлову, — предложил Нарсежак. — Он из самых мутных кадров вытащит все возможное.

— Да, конечно… И пошлите потом кого-нибудь отправить фотографические карточки в Петербург.

— Будет сделано.

Нарсежак смотрел на него, словно ожидая еще распоряжений. Но Денис молчал.

Он думал о незримом телефонном собеседнике Балавинского. Том, которому следовало отвечать по-английски.

Это же мог быть кто-то другой, не Элис!

Давыдов схватился за голову. Он еще не нажил такого опыта, чтобы, анализируя ситуацию, первым делом рассматривать самый скверный вариант. Но, чем больше он сопоставлял факты, испытывая чуть ли не физическую боль от того, как легко они складывались в неприятную картину, тем яснее становилось: на него поставили ловушку, и он в эту ловушку исправно провалился.

Что там говорят англичане о тех, кто влюблен?.. То fall in love — свалиться в любовь, что ли? Провалиться в любовь, будь она неладна! С головой и со всеми потрохами!..

Началось-то с визита к графине Крестовской. А Давыдова потащил туда Гольдовский. Именно туда! Почему?.. Потому что там Гольдовский сдал его с рук на руки Маргулису. Видимо, однокашник был умнее, чем казалось Давыдову!

Если бы не две дуры, затеявшие спиритический сеанс, Маргулис нашел бы другой способ рассказать о пациентке, потерявшей память. И он привел именно ту подробность, которая могла открыть путь к сердцу Давыдова, — о подвеске сказал, с сапфирами и сердечком.