Он все так же сидел рядом с Мерьем, когда наконец появился измученный, высохший Насеф.

– Щенок Юсифа ускользнул от меня. Но Радетик заплатил свою цену. – (Эль-Мюрид лишь кивнул в ответ.) – Как она, Мика?

– Без перемен. Все так же без сознания. Столько времени спустя… Судьба жестока, Насеф. Она дает одной рукой и отбирает другой.

– Так, скорее, сказал бы я. Тебе бы следовало выразиться: «Господь дает, и Господь забирает».

– Да, наверное. Снова зло вползает в мой разум. Оно никогда не упускает возможности, верно?

– Такова природа Зверя.

– Всевышний уготовил мне тяжкий путь, Насеф. Хотел бы я понять, куда он меня ведет. Мерьем никому не причинила зла, а даже если и так, то заплатила стократ уже тем, что стала женой Ученика. Почему это должно было случиться сейчас, когда победа столь близка? Когда ее дочь вот-вот получит имя? Когда мы наконец можем начать хоть сколько-нибудь нормальную жизнь?

– Она будет отмщена, Мика.

– Отмщена? Кому еще осталось за нее отомстить?

– Сыну Юсифа. Гаруну. Претенденту на трон.

– Он в любом случае умрет. Хариши уже освятили его имя.

– Ладно, тогда кому-нибудь еще. Мика, у нас есть работа. Завтра начинается Дишархун, и ты не можешь сидеть взаперти. Собираются правоверные, которым мы обещали это празднество много лет. Придется на какое-то время забыть о личной боли.

– Само собой, ты прав, – вздохнул Эль-Мюрид. – Я жалел сам себя, просто чуть дольше, чем требовалось. Но ты… ты ужасно выглядишь. Все так плохо?

– Этого не описать словами. Они применили какое-то колдовство. Я единственный, кто остался в живых. И я не помню, что произошло. Я словно потерял там пять дней жизни. Была какая-то башня… – Но он не был в том уверен.

– Всевышний позаботился о тебе. Он понял мои нужды.

– Мне нужно отдохнуть, Мика. У меня не осталось сил. Вряд ли я сумею тебе чем-то помочь в ближайшие несколько дней.

– Отдыхай, сколько понадобится. Ты будешь нужен мне больше, чем когда-либо, если я потеряю Мерьем.

Когда Насеф ушел, Эль-Мюрид снова помолился. На этот раз он просил лишь о том, чтобы его жене было позволено увидеть крещение дочери.

Для нее это слишком многое значило.

То был самый большой, шумный и радостный Дишархун на памяти всех живущих. Из самых дальних краев Хамад-аль-Накира пришли правоверные, чтобы разделить празднование победы со своим Учеником. Некоторые шли столь издалека, что прибыли лишь в Машад, последний Священный день. Именно в этот день Эль-Мюрид должен был объявить о победе и провозгласить Царство Мира. И им посчастливилось оказаться здесь в самую важную дату в истории веры.

Толпа собралась столь огромная, что пришлось возвести специальный помост для выступающих. В сами Храмы разрешалось войти лишь немногим специально приглашенным гостям. Свидетелями же крещения предстояло стать только старейшим последователям Ученика.

Незадолго до полудня Эль-Мюрид прошел со стороны Храмов и поднялся на помост. Сегодня должно было состояться его первое ежегодное обращение к Царству.

– Эль-Мюрид! Эль-Мюрид! – скандировала толпа, топая и ритмично хлопая в ладоши.

Ученик поднял руки, призывая к тишине, и в лучах ослепительного солнца вспыхнул амулет, который дал ему ангел. Толпа заохала и заахала.

Религия менялась помимо желания Эль-Мюрида. Он считал себя всего лишь голосом, учителем, избранным для провозглашения нескольких истин. Но в умах и сердцах последователей он был чем-то намного большим. В отдаленных частях пустыни ему поклонялись как Всевышнему во Плоти, хотя сам он об этом ничего не знал.

В первой его речи в день Машад не говорилось ничего нового. Он провозгласил Царство Мира, повторил религиозные законы, объявил о помиловании бывших врагов и приказал всем трудоспособным мужчинам Хаммад-аль-Накира явиться следующей весной на военные сборы. А также он пообещал, что, если Господу будет угодно, неверные к тому времени будут покараны, а права империи восстановлены.

Те, кто уже бывал раньше в Аль-Ремише на праздновании Священных дней, удивлялись отсутствию иноземных торговцев и послов. Неверные не признавали притязаний Эль-Мюрида на светскую власть.

Спускаясь с помоста, Эль-Мюрид почувствовал слабость. Руку и ногу раздирала боль. Он позвал врача, и Эсмат дал ему желаемое. Со своим господином он больше не спорил.

На крещение пригласили сотню мужчин с любимыми женами. Эль-Мюрид хотел, чтобы церемония стала беспрецедентной. Его дочь должна была приблизиться к Святейшему алтарю в белом одеянии невесты, чтобы получить имя и стать супругой Всевышнего. Тем самым он намеревался объявить о выборе наследника, не подлежащем какому-либо сомнению.

– Она прекрасна, правда? – хрипло проговорила Мерьем, когда девочка приблизилась к алтарю.

– Да.

Его молитвы были услышаны. Мерьем вышла из беспамятства, но ее ноги парализовало. Служанкам пришлось одеть ее и принести сюда на носилках.

Эль-Мюрид вспомнил, как гордо она сидела на белом верблюде. Как отважно, прекрасно и вызывающе она смотрелась во время их первой вылазки в Аль-Ремиш!

Все вокруг словно окуталось туманом. Он взял Мерьем за руку и крепко держал во время всей церемонии. Девочка была уже почти взрослой, и родители мало чем могли помочь. Она вполне справится и сама.

– И каким же именем следует наречь это дитя Господне? – спросил только что назначенный верховный священнослужитель Храма, и Эль-Мюрид еще крепче сжал руку Мерьем.

Лишь она знала ответ, и именно ради этой минуты она жила.

– Ясмид, – ответила Мерьем. Голос ее звучал четко и ясно, словно мелодия колокольчиков. Эль-Мюрид ощутил внезапную надежду. Посмотрев на Насефа, он понял, что и тот чувствует то же самое. – Назови ее Ясмид, дочерью Ученика.

Она сжала его руку в ответ, и он почувствовал переполняющую ее радость.

Здоровье ее, однако, поправилось лишь на несколько минут – она вновь впала в беспамятство еще до того, как закончилась церемония, а под утро отправилась в рай. Смерть ее была столь неизбежна, что Насеф вскоре после захода солнца объявил в Аль-Ремише траур.

Эль-Мюрида настолько измотала постоянная тревога за жену, что ее уход он встретил почти безучастно, даже не смог пролить слез. Всю ту жизненную энергию, что у него еще оставалась, он посвящал Ясмид, Сиди и Насефу.

Случившееся полностью сломило всегда спокойного и выдержанного Насефа. Кроме Мерьем, у него в этом мире не было никого, и утешительные слова: «Теперь она спит в объятиях Всевышнего» – его нисколько не удовлетворяли. Насеф с удвоенной энергией взялся за дело, словно стремясь обрушить на мир все свое горе. Некоторыми ночами он вообще не спал.

Сиди попросту ушел в себя, а Ясмид стала больше похожа на мать в ее возрасте. Она была дерзкой и отважной девочкой, и ей нравилось повергать в замешательство товарищей отца. Она терпеть не могла помпезности, чрезмерного самомнения и тупого упрямства. В спорах же с отцом на тему его учения она достигла такого совершенства, что с легкостью его побеждала. Уже по одной этой причине новое духовенство постепенно смирялось с мыслью, что она станет наследницей отца.