Когда я наконец до нее добрался и посидел со шляпой в руке, глядя, как парни в красных куртках дуют с алтаря в длинные трубы, на орган наверху, красивые средневековые cansòs, они же кантаты, от которых у Генделя слюнки текут, как вдруг мимо проходит женщина с детишками и мужем и кладет двадцать сантимов (4¢) в мою бедную измученную непонятую шляпу (которую я держал кверх тормашками от благоговения), поучить их caritas, оно же милости с любовью, что я принял, дабы не смущать ее учительских инстинктов, либо детишек, а мама моя дома, во Флориде, сказала: «Чего ж тогда ты не положил эти двадцать сантимов в ящик для бедных?», о чем я забыл. Маловато, чтоб о них призадуматься, а кроме того, первым делом, оказавшись в Париже, после того как вымылся в своем гостиничном номере (с большой круглой стеной внутри, за ней колодец трубы, наверное), я дал франк (20¢) французской нищенке прыщавой, говорившей: «Un franc pour la Française» (франк француженке), а потом еще дал франк нищему дядьке в Сен-Жермен, коему потом заорал: «Vieux voyou!» (Старый хулиган!), а он рассмеялся и говорит: «Что? Хули-ган?» Я говорю: «Да, ты старого французского канадца не проведешь», и сегодня интересно вот, обиделся ли он, потому что на самом деле я хотел сказать: «Guenigiou» (старьевщик), а вылетело «voyou».

Guenigiou и есть.

(Старьевщик надо писать «guenillou», но не так оно выходит на 300-летнем французском, который сохранился нетронутым в Квебеке, и его по-прежнему понимают на улицах Парижа, не говоря уж о сеновалах Севера.)

Там по ступенькам этой великолепной огромной церкви La Madeleine[9] спускался величавый старый бродяга в полной бурой мантии и с седой бородой, не грек и не патриарх, просто, быть может, какой-нибудь старый член Сирийской церкви; либо так, либо сюрреалист оттягивается смеху ради? Не-е.

4

Первое поперву.

Алтарь в церкви Мадлен — великанский мраморный скульпт ее (Марии Магдалины), громадный, как городской квартал, и окружен ангелами и архангелами. Руки она простирает в жесте Микеланджелическом. У ангелов каплют здоровенные крылья. Все это длиной в целый городской квартал. Долгое узкое здание церкви, как мало что странное. Никаких шпилей, никакой готики, но, наверное, в стиле греческих храмов. (Вы чего на свете ради ожидали бы, или же ожидали, что я попрусь смотреть на Эйфелеву башню, сделанную из стальных ребер Баки Бакмастера[10] и озона? Ну тощища же тащиться в лифте и хандрить оттого, что забрался на четверть мили в воздух, а? Я уже так проделывал с Эмпайр-стейт-билдинг ночью в тумане с моим редактором.)

Такси привезло меня в гостиницу, которая была швейцарским пансионом, наверное, однако ночной портье оказался этруском (то же самое), а горничная на меня взъелась, потому что дверь и чемодан свои я держал на замке. Дама, управлявшая гостиницей, была недовольна, когда я ознаменовал свой первый вечер диким секс-балом с женщиной моих лет (сорока трех). Ее настоящего имени я сообщить не могу, но это одно из старейших имен во французской истории, гораздо раньше Карла Великого, а он был Пипин. (Князь Франков.) (Происхождением от Арнульфа, L’Évêque[11] Мецского.) (Вообразите, что надо сражаться с фризами, алеманнами, баварцами да еще и с маврами.) (Внук Плектруды.) В общем, старушка была дичайшей давалкой из вообразимых. Как мне вдаваться в такие туалетные подробности. Я от нее в какой-то миг прям щеками заалел. Надо было ей сказать, чтоб башку в «poizette» засунула (так по-старофранцузски туалет), но, разумеется, она была неописуемо восхитительна. Я с ней познакомился в гангстерском неурочном баре на Монпарнасе, пока гангстеров вокруг не было. Она меня покорила. Кроме того, она хочет за меня замуж, естественно, раз я великолепный даровитый сопостельник и приятный парень. Я ей дал $120, сыну на образование, либо на какую-то новостарую местечковую обувку. Мой бюджет она только так подорвала. Денег у меня еще хватало продержаться следующий день и купить «Книгу снобов» Уильяма Мейкписа Теккерея на Gare St-Lazare[12]. Вопрос не в деньгах, а в душах, кои хорошенько увеселяются. В старой церкви Сен-Жермен-де-Пре в тот следующий день я видел нескольких парижских француженок — они практически рыдали, молясь под старой кровозапятнанной и дождезамутненной стеной. Я сказал: «Ах ха, le femmes de Paris»[13] и узрел величие Парижа в том, что он может оплакивать недомыслия революции и в то же время радоваться, что они избавились от всей этой долгоносой знати, коей я потомок (принцев Бретани).

5

Шатобриан был поразительный писатель, которому хотелось ранних старых любовных романов высшего порядка, нежели тот, что ему предписывал Орден в 1790 году во Франции — он желал чего-то из средневековой vignette[14], чтоб какая-нибудь молодая деваха подошла на улице и посмотрела ему прямо в глаза, с лентами и бабушкиным шитьем, и той же ночью дом бы сгорел. Мы с моей Пипиной поимели свой междусобойчик для поправки здоровья в тот или иной миг моего очень спокойного пьянства, и я был удовлетворен, а на следующий день видеть ее больше не хотел, потому что ей подавай еще денег. Сказала, что прогуляет меня по городу. Я ей сообщил, что она мне должна еще несколько сдельщин, раундов, капелек и чуточек.

«Mais oui»[15].

Но я позволил этруску отпудрить ее по телефону.

Этруск был педерастом. К коим у меня нет интереса, но $120 — это как-то чересчур. Этруск сказал, что он горный итальянец. Мне наплевать и неведомо, педераст он или нет, вообще-то, и не стоило так говорить, но парнишка он ничего. После чего я вышел наружу и напился. Мне предстояло встретить кое-кого из самых хорошеньких женщин на свете, но с делами постельными покончено, потому что нажирался я достоподлинно в жвак.

6

Трудно решить, что рассказывать в истории, и я, похоже, вечно стараюсь что-то доказать, зпт, про свой пол. Не стоит об этом. Просто мне иногда становится до ужаса одиноко, общества женщины б, чтоб лязгфигачила его.

И вот я весь день провожу в Сен-Жермене, ищу совершенный бар и нахожу его. «La Gentilhommière»[16] (улица St-André des Arts, которую мне показал жандарм) — Бар Благовоспитанной Дамы. И какого благовоспитания можно добиться мягкими светлыми волосами, сплошь обрызганными позолотой, и аккуратненькой фигуркой? «О, вот бы мне быть смазливым», — говорю я, но они все меня уверяют, что я смазлив. «Ладно, тогда я грязный старый пьяница». «Ну как скажешь».

Я