Ночь прошла в бессонных кошмарах. Сделав глупость, Александров вздрагивал от любого шороха. То ему казалось, что к дому подъехал конный разъезд, то слышались окрики полицейских, будто бы окружавших дом, то мерещилось, что в дверь и окна стучат, требуя отпереть. Только закрывал он глаза, как являлся усатый господин, который строго смотрел своими страшными глазищами, будто разрезал душу до печенок так, что Георгий Александрович невольно вскрикивал, таким реальным казалось видение. Он мучился и вертелся в постели до пяти утра, пока наконец не влез в тапки, накинул халат и отправился на кухню.

Поступок, за который он мог поплатиться, невзирая на связи, не был проявлением доброты или милосердия. Он принес еще одну, последнюю жертву ради того, что должно случиться сегодня вечером. Доводя задуманное до конца, Александров никогда не считался, сколько приходилось за это платить. Но всякому терпению бывает предел. Прислуга еще спала, печь и самовар не растопили, было немного зябко. В темноте, не зажигая свет, чтобы не привлечь внимания, если за окнами следят, Александров своим ключом открыл дверь, какой пользовались кухарка и обслуга, и изгнал причину своего страха. Накрепко заперев замок, он поглядывал в кухонное окошко.

Предрассветная мгла пугала, казалось, что на заднем дворе что-то двигается. Так он стоял, прикрываясь занавеской, и с каждым ударом сердца ожидал резкого полицейского свистка. Он так боялся этого, что слух сыграл с ним злую шутку: в ушах резко свистнуло. Георгий Александрович сжал занавеску. Вот сейчас начнутся крики городовых, топот и облава. Но на улице было тихо. Вдалеке сонно проехала телега, да и только. Галлюцинация стоила холодного пота на лбу. Пустяк, главное, полиция его не застукала. Страшный господин из сыска, видать, тоже человек, спит себе и людям кровь не портит.

Александров понял, что уже не заснет. Открыв буфет, в котором хранилась посуда, достал початую бутылку и, невзирая на ранний час, налил рюмку. Чего не позволял себе даже на праздники. Выпив, ничего не ощутил, даже желания закусить. Идти в постель невозможно, в театр еще рано. Усевшись за кухонным столом, он стал ждать и напугал кухарку, которая спросонья не поняла, кто это расселся, а когда поняла, еще раз испугалась, решив, что хозяин проверяет ее запасы. Александров приказал глупой бабе, чтоб ставила самовар и сделала ему простой завтрак, хоть разбила яичницу. Кухарка стала хлопотать. Стало хорошо оттого, что за спиной началась мирная домашняя суета. Эта суета прогнала страх.

Вытерпев до десятого часа, Александров надел свежую сорочку и новый сюртук. Больше терпеть и ждать привычного времени не было сил. Чтобы попасть в свой театр, Александрову не надо было звать извозчика или запрягать экипаж. Дом, который он выстроил, находился на углу Каменноостровского проспекта и площадки перед садом «Аквариума». Из окон второго этажа, где располагался домашний кабинет, Георгий Александрович порой посматривал за тем, что происходит. Большое дело требует присмотра и твердой руки. Каждый официант знал, что хозяин может за ним наблюдать. Как знали и актрисы, которые обязаны были увеличивать доход ресторана. Самое выгодное положение, которому другие владельцы частных театров могут завидовать. Недаром все знали, что Александров когда за что-то берется, то делает это основательно, на века. Вот ведь и первым догадался дом рядом с театром поставить.

Он прошел пустырь перед садом и вынул карманные часы. С утра божественная Отеро и прекрасная Кавальери хотели провести репетицию выступлений: разогреть связки и ножки. Встречаться в одно время на сцене не стоило, и первый час Отеро уступила сопернице. Но только наивный зритель мог решить, что в божественной проснулось дружелюбие. Александров, как и любой в театре, знал, что Отеро нарочно отдала очередь, чтобы из ложи понаблюдать за репетицией. Подсмотреть, что придумала итальянка. А после потребует, чтобы зал очистили от посторонних глаз.

Кавальери не стала спорить. За что Александров был ей сильно признателен: седых волос в его бороде и без того прибавилось достаточно. Он решил, что правильно встретить звезду лично у входа в театр. Тем более что Кавальери, при мерзейшем скандальном характере, отличалась пунктуальностью: являлась в театр строго по часам. Александров принял самую непринужденную позу и стал высматривать пролетку на проспекте.

Вместо звезды, которая пила из него кровь, появился господин, который тянул из него жилы. Александров с раздражением подумал: «И что ему дома не сидится?» Ванзаров появился в самый неудобный момент, что было его ужасным свойством. Мало того, он был не один. Рядом с ним шел гигант, помахивая желтым саквояжем и дымя сигарилой, запах которой долетел до театра. Парочка беседовала так мирно, будто обсуждала скачки или дам. В самом деле, что еще обсуждать господам прекрасным солнечным утром, как не лошадей или женщин. Александров испытывал к Ванзарову странное чувство: благодарность за спасение смешивалась с острой неприязнью. Георгий Александрович никак не мог смириться, что чиновник сыска слишком глубоко сунул нос в его дела. А еще у него было предчувствие, будто Ванзаров – предвестник недоброго, что неизбежно случится вот-вот. Мысль эту Александров отгонял, но она назойливо возвращалась.

Парочка господ из полиции ничего не замечала, так увлеклась беседой. У них за спиной остановилась пролетка. В ней сидела дама в светлом модном платье, в широкополой летней шляпе. Она характерным образом поигрывала ниткой жемчуга. Звезда прибыла.

Хозяин театра предусмотрительно снял шляпу. Кавальери, в отличие от Отеро, не пользовалась открытым ландо, всегда приезжала на извозчике. И сама спускалась с подножки, не ожидая, когда грум подаст ей руку. Не было грума в пролетке.

Александров увидел, как мадемуазель грациозно опустилась на первую подножку. Он еле устоял, чтобы не побежать и не подать руку. Излишняя почтительность не подобала хозяину театра, убеждал его Платон.

Кавальери оставалась еще ступенька, она посмотрела вниз, чтобы поставить ножку. Извозчик оставался безучастным – видно, мало заплатила. Ванзаров и его спутник были от нее довольно близко, но не обращали на пролетку внимания. Александров не мог не отметить еще одну неприятную черту сыщика: равнодушие к хорошим манерам. Он только успел занести этот факт в длинный список грехов Ванзарова, как из-за его дома выскочили три всадника в черных черкесках с газырями. Их лица были замотаны до глаз черными платками. Без гиканья и визга, в полной тишине, как показалось Александрову, они окружили пролетку. Один из всадников накинул на Кавальери огромный платок, более похожий на простыню, другой соскочил, подхватил ее, как пушинку, и забросил на седло третьему. Тот хлестнул коня нагайкой и полетел прочь. Кавальери, завернутая в платок, лежала мешком поперек седла. Напарники-черкесы задержались на долю секунды. И исчезли с глаз.

Александров протер глаза. Ему показалось, что он еще не проснулся и бредит наяву. Кроме него, происшествие более никого не взволновало. Извозчик, оглянувшись на пустую пролетку, дернул вожжи и поехал прочь. Городовой даже не счел нужным вытащить свисток. А парочка полицейских была чрезвычайно занята беседой. Все было на месте: небо, сад, театр, пыль. Вот только Кавальери исчезла. И до этого никому не было дела. Будто ее никогда не бывало. Да не сошел ли он с ума? Георгий Александрович побежал к тому, кто мог хотя бы его выслушать.