антипартийных группировок (в том числе белорусско-толмачевской группировки) — 187 человек. Кроме того, по директиве наркома обороны от 21 июня 1938-го, требовавшей уволить поляков, немцев, латышей, литовцев, эстонцев, китайцев, убрали еще 863 человека...

«В работе по очистке кадров политсостава (увольнение из армии, исключение из партии) имели место грубые ошибки и перегибы, — сообщал Мехлис, — главным образом, в результате некритического отношения Военных Советов и Политуправления Красной армии к материалам особых отделов, где в то время сидели враги народа.

В порядке исправления допущенных ошибок Политуправление вернуло в армию в 1939 и 1940 годах 386 политработников...»

Мехлис пишет, что ему нужно было покрыть некомплект в 45 459 политработников. Это результат не только репрессий, но и увеличения численности армии и преобразования территориально-милиционных дивизий в кадровые. Подобрали больше сорока тысяч политработников. В основном за счет выдвижения политически подкованных красноармейцев, членов партии и комсомольцев, которых делали заместителями политрука, а потом посылали на шестимесячные курсы.

Кроме того, через обкомы мобилизовали в армию в 1939 году пять тысяч коммунистов. Но среди политработников оказались люди, которые не имели ни военного образования, ни общей культуры и к тому же тяготились службой в армии.

Да и в любом случае обилие комиссаров и политруков не могло компенсировать нехватку кадровых командиров.

К началу войны сухопутным войскам не хватало 77 тысяч офицеров, их заменяли призванными из запаса, то есть не имеющими достаточной подготовки.

В августе 1930 года приняли новый закон об обязательной военной службе, в соответствии с которым в высших и средних учебных заведениях вводилась высшая вневойсковая подготовка.

В 1940 году создали сорок с лишним новых военных училищ, вдвое увеличили количество слушателей академий — надо было пополнить комплект командиров.

Но чистка Красной армии в первую очередь ударила по преподавательскому составу военных учебных заведений, по военной интеллигенции. Были репрессированы примерно три тысячи военных преподавателей. То есть некому стало готовить молодых командиров. Уровень подготовки в военно-учебных заведениях резко снизился.

Все это сказалось на состоянии войск.

Мехлис откровенно писал о грубых нарушениях воинской дисциплины, бытовом разложении и пьянстве:

«Если до 1939 года основными видами проступков, за которые привлекали к партийной ответственности, были политические преступления, то в 1939 году резко выделяются два вила проступков: служебные преступления (привлечено к партответственности 4261 человек) и морально-бытовое разложение (привлечено 3138 человек). Среди привлеченных к ответственности за эти виды проступков большинство — лица начальствующего состава...

Пьянство продолжает оставаться бичом армии. Особенно безобразные формы принимает пьянство среди начсостава. Командир не считает зазорным появляться в пьяном виде на улице, в парке, театре и кино, что непонятно населению, предъявляющему высокие требования к Красной Армии и ее начсоставу. В ресторанах нередко пьют водку рядом сидящие начальники и красноармейцы.

Преобладающими видами нарушения воинской дисциплины являются: перепалки с начальниками, нарушение строевого устава, уставов внутренней и караульной службы, небрежное отношение к сбережению оружия и боеприпасов, самовольные отлучки и дезертирство».

После ареста многих высших командиров Ворошилов, похоже, понял, какой непоправимый ущерб нанесен армии. Он записал для себя: «Авторитет армии в стране поколеблен... Это означает, что методы нашей работы, вся система управления армией, работа моя как наркома потерпели сокрушительный крах».

Никита Сергеевич Хрущев вспоминал, что во время финской войны Сталин во всех неудачах обвинял Ворошилова. Один раз на ближней даче в Кунцеве он стал кричать на Ворошилова.

Тот тоже вскипел, покраснел и в ответ на критику Сталина бросил ему:

— Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры.

Сталин что-то ответил.

Ворошилов схватил тарелку и разбил ее о стол.

«На моих глазах это был единственный такой случай», — вспоминал Хрущев.

Впоследствии Ворошилов словно вычеркнул из памяти свое участие в репрессиях. На июньском пленуме ЦК в 1957 году он зло сказал Кагановичу, когда тот пытался напомнить, что все члены политбюро подписали постановление о применении пыток:

— Я никогда такого документа не только не подписывал, но заявляю, что, если бы что-нибудь подобное мне предложили, я бы в физиономию плюнул. Меня били по (царским) тюрьмам, требуя признаний, я не признавался, как же тут я мог такого рода документ подписать? А ты говоришь — мы все подписали. Так нельзя, Лазарь Моисеевич!

Ворошилов забыл, потому что страстно хотел забыть. По прошествии лет сам не верил, что мог принять в этом участие.

Однажды главный редактор «Военно-исторического журнала» генерал Николай Павленко, не имея возможности задать вопрос прямо, спросил маршала, не сожалел ли Сталин о гибели стольких выдающихся полководцев в годы репрессий.

Ворошилов неохотно ответил:

— Сталин не столько сожалел об их гибели, сколько стремился возложить ответственность за этот тяжкий грех на одного меня. Конечно, я с этим согласиться не мог и всегда отбивался.

Зять Хрущева, известный журналист Алексей Иванович Аджубей, вспоминал:

«Летом 1958-го или 1959-го на дачу в Крыму, где отдыхал Хрущев, приехал Ворошилов. Он выпил горилки с перцем, лицо его побагровело. Он положил руку на плечо Хрущеву, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал:

— Никита, не надо больше крови...»

Дальневосточный фронт

Ущерб, нанесенный репрессиями, стал ясен во время первых же боевых действий. Они развернулись на советско-китайской границе, в районе озера Хасан, где Красная армия столкнулась с японскими войсками.

Руководил боевыми действиями прославленный полководец Василий Константинович Блюхер. Он окончил Первую мировую унтер-офицером, отличился в Гражданскую. В 1921 году впервые попал на Дальний Восток в роли военного министра и главнокомандующего Народно-революционной армией буферной Дальневосточной Республики.

В 1924 году его командировали в Китай главным военным советником. Причем он взял себе экзотический псевдоним Зой Всеволодович Галин — по именам детей и жены.

Одновременно с ним советским военным атташе в Китае был другой будущий маршал — Александр Ильич Егоров. Помощником к нему командировали уже упоминавшегося в этой книге Валентина Андреевича Трифонова (см. Вопросы истории. 2001. № 11—12).

Вернувшись домой, в марте 1926 года Валентин Трифонов отправил в политбюро записку: «О работе полномочного представительства Советского Союза в Китае».

Его взгляды резко разошлись с мнением политического и военного руководства страны.

«Наши советники встали на путь создания просоветского правительства, — писал Трифонов. — Создавать в Китае правительство нашими руками — это авантюризм... То, что делается Советским полпредством в организации вооруженных сил Китая, является в чистом виде беспочвенной военной авантюрой. Стоит эта авантюра огромных средств советских налогоплательщиков и нашей репутации в Китае...

Наша политика такова, что столкновения в Маньчжурии и на КВЖД — неизбежны. Китайский народ рассматривает нашу