больше не надо об этом беспокоиться. Это все, что вам надо об этом знать.

Теперь я на сто процентов убедился в своей правоте.

— Спасибо, — неуверенно произнес я. — За куриные крылышки.

— Как я уже говорила, это я должна вас благодарить. Но у вас ведь пропало что-то еще?

По-моему, все это развивалось как-то слишком быстро. С другой стороны, если Йоханна уже знает… Точнее, когда она все узнала… Если морозильник — показатель, то не исключено, что ей известно даже больше, чем мне. Стремительная переоценка ситуации подсказала мне, что дело должно быть в этом.

— Сто двадцать пять тысяч евро, — сказал я.

— Какие-нибудь предположения?

Опять все слишком быстро. Но если она уже знает основное, значит, я могу озвучить собственную теорию. Все равно больше у меня ничего нет. Только теория.

— Это сделала она, — сказал я. — Это сделала Лаура. Я могу только предполагать, когда все началось, но думаю, что знаю. Она зашла ко мне в кабинет и узнала в одном из моих посетителей своего знакомого. Я про себя называл его Игуаной. Возможно, он был связан с ее бывшим возлюбленным, ради которого она в свое время села в тюрьму. Лаура поняла, что у Парка финансовые трудности. Может быть, она поняла это еще раньше, когда был жив Юхани. Позже вы заглянули в морозильник и обнаружили там тело, которое спрятал я. Она всегда отзывалась о вас в самых лучших выражениях и именно вас просила посидеть с ее дочерью. Из этого я вывел, что вы поддерживали дружеские отношения. Думаю, я знаю, где и когда вы познакомились.

Я сделал паузу. Йоханна молчала, но ничего не отрицала. И я продолжил:

— Возможно, одна из вас узнала человека в морозильнике. Затем я поделился с Лаурой своими планами об основании банка. Как человек, сведущий в вопросах финансового состояния Парка, она знала, что собственного капитала у нас на это нет. Она знала, что деньги должны прийти извне, как знала и тех, с кем я имел дело, а потому понимала, что это будут грязные деньги. Все сотрудники быстро освоили новое программное обеспечение банка. Но Лаура отлично разбиралась в банковских переводах и знала, как сделать, чтобы часть их прошла ниже радаров. И каким критериям они должны соответствовать, чтобы внешне все выглядело вполне законным. Она знала, что я не считаю справедливым процент, который требуют себе коллекторские агентства, как знала и то, что я не обращусь к Осмале. Вы ведь сразу его узнали? В этом я практически уверен. Лаура понимала, что со временем я со всем этим разберусь. Ей оставалось последнее — показать, что больше с Парком ее ничего не связывает. Она забрала деньги и исчезла.

На лице Йоханны не дрогнул ни один мускул. Она покосилась на свои умные часы. Кажется, в этот момент на нем все же что-то промелькнуло. Я впервые видел ее чуть обеспокоенной. Возможно, виноваты были сгоревшие круассаны, но я отбросил это предположение. Дело было не в них.

— Нет, — сказала она.

И посмотрела мне в глаза.

— Это теория…

— Я не это имела в виду, — сказала она.

Кухонные агрегаты издавали ровный гул. Если бы не их низкое урчанье, на кухне стояла бы мертвая тишина.

— Вы правы, — сказала она. — Она знала, откуда пришли эти деньги. Знала, что Парк в опасности. И знала, что вы тоже в опасности. Она хотела помочь Парку и вам, но вынуждена была держаться на расстоянии, когда здесь появилась полиция. Я узнала этого констебля. В этом вы тоже правы.

— Когда я упомянул, что она взяла деньги, вы сказали: «Нет».

— Потому что ваша теория неверна. Она не брала деньги.

Из всех бессмысленных вещей, какие мне пришлось выслушать за последнее время, это утверждение казалось самым бессмысленным. Я попытался нарисовать в уме новые сценарии и проследить новые цепочки событий, но их было мало. Точнее говоря, их число равнялось нулю. Йоханна наверняка воочию видела, как у меня в голове бесцельно проворачиваются шестеренки.

— Не для себя, — сказала Йоханна. — Для Парка. Деньги пойдут на Парк, когда наступит время. Как я поняла, кое-кто еще может проявить интерес к финансам Парка.

Разумеется, она имела в виду инспектора Осмалу. Полиция продолжала копаться в делах Парка. Но не по этой причине я вдруг почувствовал, что мир вокруг как будто расплывается. Я перестал слышать шум Парка у себя за спиной, и даже шум кухни вдруг стих. Я слышал только гулкие удары собственного сердца, громом раздававшиеся в ушах.

— Если все это правда…

— Это правда.

— Почему она… все это провернула?

Йоханна больше не напоминала участницу сборной по триатлону. Она выглядела как чемпионка по триатлону — самая сильная и выносливая из всех членов команды.

— Вы хотите, чтобы я это вслух сказала?

— Я просто пытаюсь понять…

— Она тебя любит.

Дорога шла чуть в гору. Темнело чистое вечернее небо. Уже показалось несколько звезд. Я шагал все быстрее, по пути делая наблюдения, и понимая, что тем самым пытаюсь отвлечься от мыслей о предстоящем. Я свернул на короткую, изгибающуюся полумесяцем дорогу, ведущую к нужному мне многоквартирному дому, посмотрел по сторонам и подумал, что район мне нравится. Расположение, близость к природному заповеднику, качество постройки домов, возведенных в 1950-е, когда правила архитектуры диктовала функциональность, а не фантазия, — все это объясняло, почему стоимость жилья здесь только растет.

Действительно, я искал ухоженный дом, расположенный на склоне с видом на залив. Скорее всего, здешние квартиры, от двух- до четырехкомнатных, отличались разумной планировкой, гарантирующей максимальную утилитарность. Логично, разумно, красиво.

Внезапно мне стало понятно, что больше отвлекать себя я не в состоянии. Одновременно явилась мысль: быть просто логичным и рациональным больше недостаточно. Необходимо стать каким-то еще. Каким именно, я точно не знал, но мне казалось, что я должен отпустить что-то, за что держался, во что вцепился замерзшими пальцами.

Я остановился возле тускло освещенного подъезда в районе Восточного Хельсинки и нажал кнопку звонка. Воскресный вечер в пригороде. Птицы улетели зимовать на юг. Ветер не шумел. Приглушенные звуки дорожного движения доносились издалека. В домофоне раздался голос. Очень молодой голос.

— Кто это?

— Меня зовут Хенри Коскинен.

Пауза.

— Кто здесь? — повторил молодой голос.

— Хенри Коскинен, — повторил я.

— Почему?

— Почему