немного было в полку — разбираться, что он там треплет, недосуг: не то время. В бой пойдет — болтать перестанет.

Об утренней стычке сразу стало известно всем. И у всех сложилось общее мнение: "Два медведя в одной берлоге…"

* * *

На передовую их вывели ночью. Обглоданная лупа ошалело металась средь редких облачков, искажала обманчивым светом предметы. Команды ждали долго, тревожились. Попыхивали самокрутками, передавали друг другу обслюнявленные чинарики, редко перебрасывались незначительными словами, ходили мочиться в ближайшие кусты и опять жадно курили, стараясь сбить озноб. Кто-. то подставил к березовому стволу котелок, прокрутил штыком дырку в коре, и тяжелые капли застучали по дну, словно отсчитывая до атаки секунды: так-тук-, так-тук…

Прибежал запыхавшийся солдат от Барчука и свистящим шепотом передал его приказ: — Выходить!

Тихо, стараясь не звякать касками и оружием, прошли тонким берегом ручейка, миновали заросшую ивняком лощинку, где на все голоса надрывались в любовной истоме лягушки, нестройной толпой вылезли на косогор и долго лежали в мелком овражке, пережидая пулеметный обстрел. Мерган приказал Коваленко тихонько произвести перекличку и облегченно вздохнул, услышав доклад: "Все!". Мергана тоже потряхивал нервный озноб, заставляя тревожно вглядываться в темноту, хвататься при постороннем шуме за кобуру пистолета и беспокоиться за солдат своего взвода.

Над передним краем метались желтые шары ракет, огненные строчки разрезали пунктиром тьму: красные — наши, пожелтее — немецкие. Резко, отрывисто пролаяла, простучала "собака" — немецкая малокалиберная скорострельная пушка. Немцы, похоже, чуяли завтрашнее наступление — и беспокоились. До "своих" траншей удалось добраться только в предрассветной мгле, за час до артподготовки.

Поначалу вдалеке, из глубины нашей обороны, глухо, с оттяжкой, ударила артиллерия. Снаряды, басовито урча, проплыли над головой, и земля впереди ощутимо вздрогнула —.будто охнула от боли. Потом зачастили дивизионные орудия, помельче, зачавкали минометы, визгливо провыли огненные стрелы эрасов, и только тогда поднялась пехота.

Мерган знал, что именно первый бой раз и навсегда поставит все точки над "и" в его отношениях о солдатами и офицерами, знал, что сегодня за ним будут следить десятки глаз, и знал, что не струсит. Последнее он знал наверняка.

Все это, как ничтожное, мелкое, забылось с началом атаки, Он орал "ура!" так, что звенело в ушах — к концу боя охрип, уже не орал, а сипел, — за спины солдат не прятался, во вражескую траншею ворвался одним из первых, поливая бруствер, а потом и траншею огнем из автомата…

И, когда Барчук накинулся на него с площадной бранью, Мерган только ошалело открывал и закрывал рот. А Барчук ревел рассвирепевшим медведем:

— …одурел? Ты куда бежишь, как паршивый козел впереди стада?! Куда лезешь, верста коломенская, жердь чертова? Кто за тебя боем руководить будет? Ты кто? Автоматчик? Боец? Ты — командир! Ты чем думать привык? Ты понимаешь своей башкой, что один смелый и хладнокровный фриц — всего один фриц с автоматом — мог твой взвод ополовинить?

Барчук ругался долго и изобретательно. Но, странное дело, Мерган никак не мог заставить себя обидеться на его слова — в них угадывалось грубовато-дружеское участие. Красно-рыжая шевелюра Барчука ярко рдела над развороченной снарядами землей — словно знамя на высоте, — здоровенный, разгоряченный боем ротный был хорош в эту минуту…

Отдохнуть роте не дали, — потерь почти не понесли и в штабе полка сочли, что батальон вполне может продолжать наступление. На этот раз его решили начать без артподготовки — рассчитывая на внезапность. Ночью, бесшумно, взвод за взводом подтянули роты к передовым траншеям противника и приказали тщательно замаскироваться.

Ждали долго.

С рассветом соседи справа после короткой, но мощной артподготовки поднялись в атаку, а на их участке было тихо, — внимание немцев отвлекали от главного удара. Поднялись и ударили как раз в тот момент, когда фрицы стали оттягиваться вправо. Смяли фланг и быстро пошли вперед.

На этот раз Мерган уже не выпускал из рук управления взводом — шел с вестовым чуть левее и позади взвода, и лишь перед самыми траншеями рванулся вперед.

Он бежал так, точно в молодости — длинными прыжками. Под ногами мелькали какие-то доски, консервные банки, помятые котелки, каски, ржавая проволока, обрывки газет…

Над самой траншеей, слева, уголком глаза он заметил автоматчика в темной каске с рожками. Фашист припал к бугорку бруствера, ствол автомата вздрагивал мелкой частой дрожью, на кончике его хищно трепетал красный огонек.

Мерган видел все это отчетливо, но словно в немом и замедленном кино. Одновременно он видел и облака над лесом, и почерневшие губы вестового, и свежую царапину на щеке у фашиста, — он видел все и не видел ничего, кроме дрожащей красной бабочки на стволе автомата… Ее надо снять, затушить, — эта мысль заполнила его целиком, без остатка. Он — о, господи, как медленно поднимается рука! — занес руку, граната неторопливо закувыркалась в воздухе, немец исчез в коротком, светлом пламени…

Мерган спрыгнул в траншею и поразился наступившей тишине, — слышно, как скользит по стенкам потревоженный песок. Траншея была чистенькая, еще необжитая — видать, немцы заняли ее только накануне, когда их столкнули с первой линии обороны, а эти траншей были подготовлены давно — вон обшивка подгнила, и пахнет здесь только землей и полынью.

Задевая локтями кое-где обвалившиеся стенки и высоко, точно застоявшимся конь, вскидывая ноги, он устремился вдоль по траншее в полной уверенности, что она пуста. И когда столкнулся с фрицем, вернее — тот с разбегу влепился лбом в его грудь, в первое мгновение принял немца за своего. Но запах… запах! От немца так резко и так сразу пахнуло чужим, что в следующее мгновение Мерган ухватился, за чужой автомат и ударил врага коленкой в пах.

Фриц согнулся, утробно замычал, но — здоровый гад! — автомата не выпустил, лишь отлетел на длину ремня и мергановой руки. Мерган рванул его на себя и вновь ударил в то же самое место, но теперь носком кирзового сапога.

Тут ремень оторвался от автомата и фриц — в животе у него глухо чмокнуло что-то — отлетел шага на четыре, влепился спиной в стенку траншеи. Автомат его остался в руке у Мергана.

Где-то далеко, у села, торопливо застучал наш пулемёт, захлопали ручные гранаты, еще дальше — тоненько закричали "ура-а-а!". А перед Мерганом тяжело дышал фриц.

Хорош детина! На голову ниже, но широкоплеч, кряжист. Иптсрсспо, почему он без каски? А рыжий какой, мама родная! Кудрявый. Волосы у немца жестко курчавились, длинный, белый, с горбинкой нос был чужим на круглом, мясистом, с многочисленными красными прожилками лице.

Серые круглые