Знай он, что ждет его в магазине, — не заходил бы, будь он неладен, этот чай!.. Собственно, ничего такого не произошло, и все равно — лучше б не заходить.

…Он поздоровался, подойдя к прилавку, и продавец, русоволосый парень, с приятным открытым лицом, вежливо поинтересовался, что ему нужно. Старик уже и расплатился, и увязал в пестрый платок тугие пачки чаю, и даже попрощался, когда парень вдруг спросил:

— Как там Мурод-ака? Жив, здоров, пишет?

Вопрос был обычным — отчего бы не справиться мимоходом об односельчанине, живущем в городе, — и все же старик испытующе посмотрел в глаза парню: нет ли здесь какого подвоха? Но тот стоял, приложив в знак уважения руку к груди, и лицо его было все таким же открытым.

— Пишет, пишет, все в порядке, — торопливо проговорил старик и тут же вышел, чтобы избежать дальнейших расспросов. Он солгал, хотя был уверен, что весь кишлак, и этот парень тоже, хорошо знает: охладел Му-род к отцу, не балует его своим вниманием.

Вот уже три года — с той поры, как окончил институт и стал работать, — не прислал ни одного письмеца. Дважды приезжал сам, но что для отца эти редкие наезды, когда он и раньше не находил себе места, если не видел сына хотя бы раз в два-три месяца.

"Напишет, — принялся утешать себя старик, шагая от магазина. — Только выкроит время и напишет. Работа у него беспокойная. Это не шутка — быть инженером на большом заводе. Под его началом, поди, человек пятьсот, а то и больше. Может, во всем нашем кишлаке столько народу не наберется. И всеми нужно руководить. Он сам говорил, что порой затылок почесать некогда. Пусть не отвлекается, не думает о постороннем. Вот как образуется у него все, как войдет в колею —.тогда и на отца время найдется. Нет, слава богу, Мурод не такой, чтобы родителей забыть. И разве не он привез валенки — спасение мне От стужи!"

Поглощенный своими думами, старик не заметил, как уже у дома его нагнал "газик". Из машины выглянул председатель колхоза — в полушубке, в каракулевой шапке с опущенными ушами…

— Как здоровье, аксакал?

— Спасибо, живу. Вас вот порой недобром поминаю.

— Чем же я провинился? — улыбнулся председатель.

— Будто не знаете? Библиотека-то наша целую зиму без огня.

— Верно, — оплошали. Сегодня же ваша дочка получит и уголь, и дрова. Я уже распорядился… На сельсовет понадеялся — а они на меня.

— Вот-вот, все по пословице… Ну, ладно. Что хорошего у вас? — уже другим топом спросил старик.

— Э-э, хвалиться нечем. Замучил нас этот снег.

— Еще и мороз. Как нынче животина? Кормить есть чем?

— На исходе. Сена еще кое-как набираем, а комбикормов — ни грамма. Уже с педелю возим жмых на трек машинах, да при наших дорогах больше двух рейсов за день не сделаешь.

— Крепитесь, раис [30],— скоро весна. На ус мотать надо, чтобы впредь заранее о кормах печься, да и о библиотеке, кстати, тоже…

— Даю слово: не забудем, — засмеялся председатель и тут же, будто случайно вспомнил, сообщил скороговоркой: — Вчера к ночи Мурод звонил. Я хотел еще утром заглянуть к вам, да закрутился.

— Мурод звонил?! — встрепенулся старик. — Как он там? Что сказал?

— Просил передать, чтобы вы как можно скорее приехали к нему.

— Уж не случилось ли что, не спросил, а?

— Слышимость была отвратительная. Только и разобрал, что ждет он вас.

— О, господи! К чему ж такая спешка… Лишь бы не несчастье…

— Да не тревожтесь вы. Сам же звонил — значит, жив, здоров. Просто, видать, соскучился.

— Нет, — не успокаивался старик. — Не стал бы он без причины звать меня в такую стужу.

— Напрасно разволновались. Ничего с ним не случилось — вот увидите.

Председатель попрощался и уехал. А старик, в тревоге и полный смутных предположений, пошел к своему дому.

О чем только ни передумал он, сидя дома на курпаче — узком стеганом одеяле. Такого еще не было, чтобы Мурод сам позвал к себе. Ни писем, ни телеграммы и вдруг — приезжай. В студенческие годы он куда чаще напоминал о себе, особенно когда оставался без денег. Но это было так давно… Может, на работе что? Пли в семье?.. Чем больше думал старик, тем тревожнее становилось у него на душе. Конечно, узнай он раньше о просьбе сы-на, — хотя бы утром, когда еще можно было поспеть на автобус, — не стал бы раздумывать. До станции на машине, а там поездом, и к полудню наверняка уже сидел бы у сына. Но сейчас… Однако не ехать нельзя… Председатель говорил, что машины за жмыхом ходят.

Старик прошел на террасу. Там жена возилась со стиркой. В свой дом он привел ее вдовую, лет двадцать назад, когда Муроду шел уже седьмой год. Своих детей у нее тогда не было, и она сумела заменить мальчику умершую мать.

— Достань, мать, мне чистую одежду. Съезжу-ка я в Душанбе.

— Что это взбрело в голову? На дворе холодина, плюнешь — слюна на лету замерзает…

— Сын звонил, просил срочно приехать.

— Никак случилось что?. — с беспокойством спросила женщина.

— Не знаю, мать… Ты поторопись, а я в кладовку схожу. Неудобно с пустыми руками ехать.

Женщина, оставив корыто, скрылась в комнате, а он, прихватив на кухне корзину, направился в сарайчик.

Там в двух ящиках из-под чая хранились в песке яблоки, а под самым потолком, на балке, висели аккуратно подвязанные гроздья винограда. Все это припасалось на всякий случай.

Устлав дно корзины сухой травой, старик снял в одном из ящиков верхний слой песка, выбрал из него два ряда крупных плодов, обтирая каждое яблоко, уложил в корзину. Потом нашел пустой ящик, перевернул его вверх дном, взобрался на него и осторожно снял несколько гроздьев винограда. Кажется, все. Пошел на кухню, взял скатерть, накрыл корзину и осторожно, чтобы не подавить ягоды, вправил края непослушной домотканной материи в корзину.

Постоял и, вспомнив что-то, вернулся в кладовку, снова взгромоздился на ящик, снял с балки дыню, перевязанную крест-накрест бечевкой, вынес к свету, и внимательно осмотрел ее. У самой плодоножки темнело пятнышко.

"Ничего, отвезу. Где сейчас, на исходе зимы, найдешь целую дыню!"

Вскоре с корзиной и дыней в своем выходном наряде он стоял за воротами, высматривая машину. Ждать пришлось долго. Потеряв было надежду, он хотел уже вернуться в дом, но как раз в это время вдали показался грузовик. Он двигался медленно, подгребая снег обвязанными