Не поймите меня неправильно. Я его никогда не любила. Может быть, он мне чуть-чуть и нравился, но это не считается. Впрочем, Анук и это знать вовсе не обязательно, как и грязные подробности того, что случилось тогда в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Взамен я предложила ей некую улучшенную версию — обо всем рассказывала так, что она весело смеялась, а уж созданный мною портрет Скотта Маккензи заставил бы отступить в тень и самого Давида, изваянного гениальным Микеланджело. Я, разумеется, рассказала Анук и о злобном отношении ко мне в школе, но такими словами, которые понятны и ребенку, — о граффити, о сплетнях и прочих мерзостях.

Сперва это действительно были мелкие неприятности. Украденная одежда, порванные книги, разоренный шкафчик для личных вещей, гнусные сплетни и слухи. Но к этому мне было не привыкать. Я почти не обращала внимания на подобные мелкие укусы и вряд ли стала бы за них мстить. Кроме того, в Скотта я была почти влюблена и испытывала некое порочное наслаждение, видя, как другие девчонки впервые завидуют мне и в полном изумлении пытаются понять, с чего это такой красавчик, как Скотт Маккензи, вздумал ухаживать за Той, Которая Вечно Водит.

Из всего этого у меня получилась отличная сказка для Анук. Я выложила перед ней целый список мелких способов мести — достаточно гадких, чтобы в этом отношении мы с ней выглядели похоже, но все же достаточно безобидных, чтобы пощадить ее нежное сердечко. На самом деле истина была куда менее привлекательной, но, с другой стороны, так оно всегда и случается.

— Они же сами на это напросились, — убеждала я Анук. — И получили от тебя по заслугам. Твоей вины тут нет…

Но она по-прежнему была бледна.

— Если мама узнает…

— А ты ей не говори, — посоветовала я. — Да и что такого страшного ты сделала? Ты же никого не поранила, никому особого вреда не причинила. Хотя, — прибавила я с глубокомысленным видом, — если ты не научишься пользоваться этим своим умением, тогда, возможно, однажды, чисто случайно…

— Мама говорит, что это просто игра. Что в действительности никаких чар не существует. Что это просто мое богатое воображение играет со мной всякие шутки.

Я посмотрела на нее.

— Неужели ты думаешь, что это действительно так?

Она что-то пробормотала, потупившись и разглядывая мои туфли.

— Нану! — окликнула я ее.

— Мама никогда не лжет.

— Все люди лгут.

— Даже ты?

Я усмехнулась.

— Я — не «все». Ну скажи, Нану, разве я — «все»? — Я качнула ногой, чуть повернув ее, и «самоцветы», вделанные в красный каблук, вспыхнули, отбрасывая разноцветные зайчики. Я почти видела в ее глазах крошечное отражение этого каблучка, сверкавшего рубиновыми и золотистыми огнями. — Ладно, Нану, не тревожься понапрасну. Я знаю, каково тебе сейчас. Тебе просто нужна своя Система, только и всего.

— Система? — переспросила она.

И стала рассказывать; сперва она говорила несколько неуверенно, но со все возрастающим воодушевлением, согревавшим мне душу. У них, оказывается, когда-то тоже была своя Система — на мой взгляд, пестрое попурри из сказок, мифов, всевозможных трюков и мелких чудес, всевозможных саше с волшебными снадобьями, отгоняющими злых духов, песен, якобы способных утихомирить зимний ветер, удержать его от попыток унести их обеих прочь, ну и так далее.

— Но с какой стати ветру уносить вас?

Анук пожала плечами.

— Он просто уносит, и все.

— А какую песню вы ему пели?

Она спела мне ее, эту старинную песню — по-моему, любовную, — тоскливую и немного печальную. Вианн и теперь довольно часто ее поет — даже я порой это слышу, — когда разговаривает с Розетт или возится на кухне с шоколадной глазурью.

V'là l'bon vent, v'là l'joli vent

V'là l'bon vent, ma mie m'apelle…

— Ясно, — сказала я. — И теперь ты боишься невольно вызвать тот ветер.

Она медленно кивнула.

— Да, я понимаю, это глупо.

— Вовсе не глупо, — возразила я. — У разных народов в такую возможность верили не одно столетие. Например, согласно древним английским преданиям, ведьмы вызывали ветер, расчесывая себе волосы. А некоторые из здешних уроженцев до сих пор верят, что добрый ветер Бара полгода сидит в плену у злого ветра Мамариги, и каждый год люди должны песней выпускать его на волю. Ну а ацтеки… — Я ободряюще улыбнулась Анук. — Ацтекам была известна сила того ветра, который своим дыханием движет солнце по небосклону и отгоняет прочь дожди. Эекатль — таково его имя, и ацтеки приносили ему в жертву шоколад.

— Но… разве ацтеки не совершали человеческих жертвоприношений?

— А разве мы все их не совершаем — каждый по-своему?

Человеческие жертвоприношения. Сколько тайного смысла в этой фразе. Но разве не такое жертвоприношение совершила Вианн Роше, принеся своих детей в жертву жирным богам, дающим чувство удовлетворенности собой? Всякое страстное желание требует жертвы — и ацтеки это понимали, как, впрочем, и майя. Они понимали, сколь алчны их боги, знали об их неутолимой жажде крови и смерти. Они вообще понимали мир гораздо лучше тех, кто поклоняется богу в Сакре-Кёр, огромном белом храме, похожем на воздушный шар, вознесенный на вершину Монмартрского холма. Но если сцарапать с поверхности пирожного красивый сахарный «снежок», то под ним окажется все тот же темный горький шоколад.

И разве каждый камень Сакре-Кёр не покоится на страхе смерти? И разве изображения Христа с обнаженной грудью и раной в сердце не похожи на изображения тех жертв, у которых сердце — еще живое, бьющееся — жрецы вырезают прямо из груди? И разве обряд причастия, когда люди как бы делят между собой кровь и плоть Христа, менее жесток или страшен, чем ритуалы американских индейцев?

Анук смотрела на меня во все глаза.

— Именно Эекатль подарил человечеству способность любить, — сказала я. — Именно он вдохнул жизнь в наш мир. Ветер был для ацтеков важнее многого: важнее дождя, важнее даже солнца. Ибо ветер означал перемены, а без перемен наш мир обречен на гибель.

Она кивнула с видом примерной ученицы-отличницы, каковой, собственно, и была на самом деле, а меня вдруг охватила такая любовь к ней, такая нежность… опасное, почти материнское чувство…

Да нет, опасность потерять голову мне ни в коем случае не грозит. Однако не стану отрицать: мне доставляет наслаждение общаться с Анук, учить ее, рассказывать ей старые сказки и мифы. Я помню, какой восторг испытала во время своего первого путешествия в Мехико, увидев его яркую ауру, его солнце, его маски, услышав его песнопения, ощутив, что наконец-то я дома…

— Ты слышала такое выражение — «ветер перемен»?

Она снова с готовностью кивнула.

— Ну так вот: мы и есть те люди, которые способны вызывать этот ветер…