Он страшно стонал, когда его принесли в служебный вагон. Я прибежала на крики. Его положили на узкую койку, почти тут же пропитавшуюся кровью. Под разодранными брюками виднелось бесформенное окровавленное месиво.

— Будь прокляты эти машинисты, — процедил кто-то рядом со мной, — мы для них хуже, чем грязь под ногами. — Это я — Хэнк, — позвал он раненого. — Мы с тобой, Билл. Мы никуда не уйдем.

— Дайте я осмотрю его, — сказала я.

Правая нога превратилась в кашу, а левую руку перекорежило до локтя. Одна сторона лица — сплошная корка запекшейся крови и грязи. Я посмотрела ему в глаза, как учила София. Зрачки расширенные, пульс слабый. Вся грудь в кровоподтеках, но я не решалась его трогать, опасаясь, что пострадали внутренние органы. Днем раньше, когда мы перекусывали на станции, я слышала, как пассажиры спрашивали совета у добродушного человека, к которому они обращались «доктор Уиндем», он ехал первым классом. Я попросила проводника, чтобы сходил за ним.

— Но я уверен, что он спит, мисс. Может рассердиться.

— Все равно идите.

Очень осторожно я срезала изодранную штанину с покалеченной ноги, но не стала трогать растерзанную плоть, из которой торчали обломки кости.

Все, что я могла сделать, это промыть ему лицо.

— У вас есть бинты? Простыни? — спросила у столпившихся мужчин.

— Простыни? Нам простыней не дают, — процедил Хэнк.

— Ну, тогда тряпки. Поищите, какие почище.

Билл открыл глаза.

— Моя нога… что случилось? — голос его встревоженно взлетел вверх: — Кто-нибудь! Скажите, что со мной! Почему я ее не чувствую?

— Несчастный случай, Билл, — отозвался за моей спиной чей-то сочувственный голос. — Я доктор Уиндем. Позвольте, я осмотрю вас. Дайте-ка ему глотнуть виски, — попросил он Хэнка. — Если есть.

— Простыней нету, а вот виски наверняка найдется. Погоди чуток, Билл.

Билл жадно смотрел, как Хэнк раскупорил бутылку, налил в стакан виски и поднес ему к губам. Между тем доктор Уиндем открыл свой кожаный саквояж и подошел к койке, стараясь не наступить лайковыми ботинками в лужу крови, все шире расплывавшуюся по полу.

— Док, вы только не отрезайте мне ногу.

— Ну-ну, спокойно, сынок, никто ничего не отрезает. Ты лежи тихонько, я сейчас дам тебе кое-что, боль унять. — Врач открыл пузырек с морфием и приготовил шприц, негромко приговаривая утешительные слова, пока делал укол. — А теперь, вдохни хорошенько и выдохни, Билл. Хорошо, очень хорошо.

— Не бросайте меня, — пробормотал Билл.

— Мы здесь, — повторил Хэнк. — Мы все здесь.

— Вы не будете ампутировать, сэр? — спросила я. — Потому что если попала инфекция и начнется гангрена…

— Вы врач, юная леди, или медсестра?

— Нет, но в Чикаго я работала в клинике.

— Мисс?..

— Витале.

Он отвел меня в сторонку, подальше от мужчин, толпившихся возле койки Билла.

— Мисс Витале, этого человека невозможно было бы спасти даже в лучшей больнице Лондона. И уж точно мы не сможем помочь ему в поезде, на ходу, теми инструментами, какие у меня есть. Я хирург, служил в армии Союза, был в сражениях при Энтитеме, Геттисберге и Чикамоге. Когда за плечами четыреста семьдесят три ампутации, уже точно знаешь, кто выживет, а кто нет. У него, безусловно, внутричерепное кровоизлияние. Вы видели раны в брюшной полости?

— Да, сэр, я боялась…

— Что у него внутренние повреждения? Безусловно. Причем обширные. — Он пробрался между товарищами Билла, приложил к вздымавшейся груди стетоскоп, послушал и вернулся ко мне. — В легких уже вода, видимо, это пневмония. Она у многих из них, работают ведь в любую погоду и все время дышат угольной пылью. Сердце очень слабое. Он не доживет до утра.

Дрожь, сотрясавшая раненого, перешла в конвульсивные подергивания, и рабочие, чтобы хоть чуть-чуть его согреть, накрыли Билла своими куртками, так что из-под них была видна лишь его голова.

— Давление на грудь… — начала было я, но доктор Уиндем протестующе поднял руку.

— Оставьте их, — прошептал он. — Пусть хоть так о нем позаботятся.

— Отличный ты механик, — сказал кто-то.

— Билл по прозвищу Мастер.

— Тогда, в семьдесят втором, в буран, когда мы пересекали Раздел, ты всех нас спас.

— Пребудь с тобой Господь, Билл.

Рабочие принесли нам табуретки, и мы сидели у постели умирающего, негромко переговариваясь. Чем-то это напоминало тихую церковную службу. Доктор Уиндем рассказывал, как был хирургом на войне, а я про клинику Софии и свои надежды поступить в медицинскую школу. Когда Билл начинал стонать, Хэнк приподнимал ему голову и помогал сделать пару глотков. Я вложила в побелевшую руку свои вышивку.

Билл умер перед рассветом. Его пальцы разжались, и вышивка упала на пол. Хэнк поднял ее и попросил отдать ему.

— Горы и поезда, вот так они нас и убивают, — сказал он, сжав кулаки, — но куда нам еще податься?

Билла завернули в потрепанный непромокаемый плащ, которые носят железнодорожники. Никто не знал, есть ли у него семья.

— Рабочая команда на следующей станции похоронит его возле путей, — сказал Хэнк. — Недалеко, так что он будет слышать паровозные гудки.

Он проводил меня в вагон, и Молли встревоженно спросила:

— Трудно пришлось?

Я молча кивнула. Вскоре проводник принес из первого класса поднос с завтраком — доктор Уиндем переслал, вместе с добрыми словами в мой адрес. Но я не могла есть и отдала завтрак Молли.

«Странное дело, — сказала мне как-то София. — Каждый день видишь больных, раненых, детей, которым не суждено выжить. Тебе кажется, что ты сильная и сделала все, что от тебя зависело, и завтра снова будешь это делать. А потом вдруг сталкиваешься с пациентом, который вроде бы ничем от остальных не отличается, и почему-то вдруг его смерть тебе страшно тяжело пережить. Не знаю почему, но это так».

На сей раз я знала, в чем дело. Билл отличался от других. В мерцающей огнями полутьме его темные взьерошенные волосы, запавшие глаза и крупный нос неуловимо напомнили мне Карло. Бесшабашного, дерзкого, вспыльчивого Карло… укрыл ли его кто-нибудь своей курткой, влил ли ему в рот глоток виски, когда удача отвернулась от него? Облегчил ли кто-нибудь его смертный час?

— Ты совсем измучилась? — Молли погладила меня по руке. — Что, он много крови потерял?

— Он напомнил мне брата.

— Ох, — вздохнула она и убрала поднос с едой.

В тот же день доктор Уиндем передал мне с проводником рекомендательное письмо в амбулаторию Пасифик. Молли аккуратно вложила его в мою книгу, а я молча смотрела в окно, где в темноте дождь хлестал по Скалистым Горам.