— Господи, Алекс!

— Я решил укрыться здесь, у вас, потому что, как бы это… здесь другая жизнь. Более настоящая. Я не так уж много делаю для бригады — просто потому, что не так уж много могу сделать; я слишком болен и слаб для этого. Но когда я здесь, со всеми вами, я просто обычный парень, а не парень, собирающийся откинуть копыта.

Он с минуту помолчал, напряженно размышляя.

— Но знаешь, Кэрол, это еще не все. То есть так было сначала и до сих пор так, но на самом деле мое отношение изменилось. Знаешь что? Мне здесь интересно!

— Интересно?

— Вот-вот. Мне интересно, что это за эф-шесть — эта огромная штуковина, которая нам угрожает. Я теперь действительно в нее верю. Я просто знаю, что она там есть! Я знаю, что это действительно случится! И я действительно хочу увидеть это.

Кэрол тяжело опустилась на складной походный стул. Она положила голову на руки — на свои сильные, морщинистые руки. Когда она снова подняла лицо, оно было мокрым от слез.

— Тебе обязательно надо было прийти доставать меня, да? Обязательно надо было рассказывать именно мне о том, что ты умираешь?

— Прости, Кэрол, но ты здесь единственная, кому я действительно доверяю.

— Потому что у меня большое мягкое сердце, ты, маленький ублюдок! Потому что ты знаешь, как меня достать! Господи Боже, это ведь как раз то, через что я прошла с Лео! Ничего удивительного, что ты так быстро раскусил его. Потому что между вами нет и на грош разницы!

— Да, если не считать того, что он убивает людей, а я, мать твою, умираю сам! Брось, Кэрол…

— Мы никого не убивали, — горько сказала Кэрол. — Все эти взломы — все это убивает только вещи, не больше. Лео знал это. Черт подери, Лео был лучшим из всех, кто у нас был! Никто не мог бы обвинить нас в том, что мы косим людей, хотя мы могли бы делать это с легкостью. Но мы только пытались убить машины. Расправиться с ними. Со всей этой поганью, которая убила наш мир, — со всеми этими бульдозерами, и углеобогатительными заводами, и лесозаготовительными машинами, и дымовыми трубами, с Голиафом, с Чудовищем, с Бегемотом, со Зверем! С Этим!

Она содрогнулась всем телом и вытерла слезы со щек тыльными сторонами ладоней.

— Потому что было уже слишком поздно останавливать это как-то по-другому, а мы все знали чертовски хорошо, что происходит с миром… И если ты решил, что подполье давно в прошлом, то ты глубоко ошибаешься! Оно никуда не делось. Нет, черт возьми, — просто эти люди сильно изменились. У них теперь есть власть, у многих из них. Кое-кто из них даже в правительстве — в том, что можно назвать правительством в наши дни… Теперь у них есть реальная власть, а не та беспомощная выпендрежная бунтарская возня, которой они занимались раньше, со своими Молотовыми, и разводными ключами, и дерьмовыми манифестами. Я имею в виду настоящую власть, настоящие планы — и это ужасная власть и ужасные планы. И все эти люди такие же, как он.

— Прости…

— Однако такие ребята, как ты… новые ребятишки, маленькие безнадежные засранцы… Да, люди могут привыкнуть ко всему, это точно, — если они достаточно молоды! Черт побери, да раньше люди вопили от ужаса при мысли о смерти от какого-нибудь дерьма вроде ТБ или холеры, а теперь вы говорите об этом, даже голос не повышая, просто делаете из этого свой маленький секрет и продолжаете смотреть телевизор, пока тихонько не свалитесь мертвыми на диван… Люди просто смирились с тем, что живут в аду! Они просто не обращают внимания; они уверены, что мир всегда, всегда будет становиться только хуже, и они не хотят даже слышать об этом и только говорят спасибо, что не угодили в переселенческий лагерь!

— Я не собираюсь сдаваться, Кэрол. Я прошу тебя помочь мне. Пожалуйста, помоги мне.

— Послушай, я ведь не врач, я не могу делать ничего такого. Это слишком ужасно, это похоже на то, как это было в лагерях.

— Кэрол, — проскрипел он, — меня не заботят лагеря беженцев. Меня не заботят твои чокнутые приятели луддиты. Я знаю, что тогда было тяжело, и ужасно, и все такое, но мне тогда было всего пять лет, и для меня это все история — мертвая история. В настоящий момент я живу в лагере — в этом самом лагере, в этот самый момент; и если я умру в нем, я буду считать, что мне посчастливилось! У меня вообще не будет никакой истории. Я не протяну и одного года! Единственное, чего я хочу, — увидеть эту штуку, которая на нас надвигается, и это все, чего я у тебя прошу!

Он тяжело оперся на стол.

— Если по-честному, я надеюсь, что этот эф-шесть убьет меня. Мне вроде как нравится такая идея, это выглядит достойно и избавит всех вокруг от лишней суеты. Так что если ты немного поможешь мне в этом, думаю, что я буду способен увидеть его, стоя на собственных ногах, и может быть, мне удастся сойти за человека, пока он будет меня убивать. Ты ведь поможешь мне? Пожалуйста, Кэрол! Пожалуйста!

— Хорошо, хорошо. Кончай реветь.

— Ты первая начала.

— Да. Я такая глупая. — Она поднялась с места. — Я плачу. У меня слишком длинный язык, и я совершенно не умею разбираться в ситуации; именно поэтому я и зависаю здесь в чертовой заднице, вместо того чтобы жить настоящей жизнью в каком-нибудь настоящем городе, где какой-нибудь смазливый коп понемногу вытянул бы из меня информацию, а потом повытаскивал бы всю семейку моих прежних дружков из их кооперативных квартир и привлек их по обвинению в терроре и саботаже. Я прирожденная дура, я совершеннейшее ничтожество!

Она вздохнула.

— Слушай, но если мы собираемся все это проделывать, надо покончить с этим побыстрее, пока нас никто не увидел, потому что то, что ты просишь меня сделать, — это самое настоящее извращение, а Грег очень ревнивый парень.

— О'кей. Хорошо, я согласен. Спасибо тебе. — Алекс вытер глаза рукавом.

— И я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что, медикаментозный. Я хочу, чтобы ты обещал мне прекратить доставать свою сестру. Ей не нужны дополнительные проблемы из-за какого-то чертова придурка вроде тебя. Она хороший человек, она прямодушна и желает добра.

— Может быть, и так, — сказал Алекс. — Но когда мы были детьми, она била меня так, что просто кошмар. У меня есть пленки с записью, где она пытается задушить меня подушкой.

— Что-о?

— Мне было три, ей восемь. Я тогда много кашлял — наверное, это действовало ей на нервы.

Кэрол долго смотрела на него, потом потерла покрасневшие глаза большими пальцами.

— Ну что ж, наверное, тебе придется просто простить ей это.

— Я прощаю ее, Кэрол! Конечно. Ради тебя — все что угодно.

Алекс взобрался на верстак и лег на спину. Он вытащил из кармана джинсов узкую прозрачную трубку и плоский пакетик с анестетической пастой.

— На вот, возьми и наверни ее на патрубок, который торчит из канистры.

— Ого, да эта канистра горячая!

— Да, я сегодня весь день держал ее под прямыми солнечными лучами, и сейчас она чертовски близка к температуре крови.