дня оставался для всех привычен. Она поднималась до зари и выпивала большую чашку кунжутного масла – янтарной жидкости, получаемой из поджаренных семян кунжута, – после чего просила своих прислужниц втереть это масло ей в кожу. После этих процедур царь обычно упражнялся и поднимал тяжести. Вместо того чтоб ворочать тяжелые кувшины, Пампа Кампана отправлялась в старый квун Ли Е-Хэ и при свете пылающих жаровен упражнялась с мечом, внушая благоговейный трепет всем, кто наблюдал за ней с балконов. Таким способом она с потом выводила из тела выпитое масло. После этого она какое-то время скакала верхом по обширной долине, окружавшей Биснагу за последней стеной. С восходом солнца она спешивалась. Начиналась часть дня, посвященная религии, часть, которая меньше всего подходила Пампе Кампане, словно не по размеру сшитое платье. Она отправлялась в храм Хазара Рама, чтобы совершить рассветную пуджу, и одевалась почти так же, как любил одеваться для молитвы Кришнадеварайя – свободный белый шелковый балахон, расшитый золотыми розами с украшенным бриллиантами воротником вокруг шеи и высокая шапочка из парчи конической формы. После молитвы она сидела в мандапе, колонном зале, открытом всем стихиям, каждая колонна которого была украшена замысловатой резьбой, изображающей животных или танцоров, и выслушивала текущие дела, принимала отчеты министров и жалобы недовольных граждан. Она давала оценку отчетам и выносила суждения по петициям, а затем отдавала ежедневные распоряжения, и все это время аристократы Биснаги молча стояли перед ней в шеренгах, склонив головы, и поднимали глаза, лишь когда она обращалась к ним по имени. Если она хотела особо выделить кого-то из них, то приглашала его разделить с ней орех бетеля. Никто иной при дворе не осмеливался жевать бетель. Она столь искусно сохранила и воспроизвела распорядок дня, принятый у царя, что люди говорили: “В конце концов все идет так, словно царь нас и не покидал и сейчас находится с нами”.

Прикрывшись фасадом этой покорной мимикрии, Пампа Кампана начала незаметно менять мир. Она распорядилась открыть новые школы для девочек, чтобы ликвидировать дисбаланс в количестве мест, где могли учиться девочки и мальчики. Она предложила, чтобы в этих новых школах, а постепенно и во всех существующих, образование больше бы не строилось вокруг религиозных наставлений и не отдавалось на откуп одним лишь жрецам-брахманам, получившим образование в обширном Манданском матте, системе храмов и семинарий, до сих пор неотвратимо испытывающим влияние Видьясагара и его Шестнадцати Систем. Вместо этого она предложила создать новую профессиональную прослойку людей, которые будут называться просто “учителями” и могут принадлежать к любой касте, они должны обладать исчерпывающими на настоящий момент знаниями в самых разных областях – истории, юриспруденции, географии, здравоохранении, гражданском праве, медицине, астрономии – и стремиться к распространению этих знаний. Эти так называемые “предметы” должны преподаваться без какого-либо религиозного уклона или акцента, чтобы воспитать людей нового типа, которые будут отличаться широтой мышления и знаний, и, по-прежнему хорошо разбираясь в вопросах веры, будут также глубоко ценить красоту знания как такового, будут понимать, что граждане обязаны сосуществовать друг с другом, и будут готовы работать во имя всеобщего процветания.

В этом месте в своем повествовании Пампа Кампана в своем великодушии и приверженности к правде представляет нам внушительную фигуру Мадхавы Ачарьи – понтифика Мадхаву, главу Манданского матта, хранителя и последователя философии основателя матта, старого Видьясагара. “О могущественный Мадхава!” (Она обращается к нему в тексте так, словно он стоит перед нею.) “Не относись ко мне враждебно, ибо я не враг тебе!” Из этого мы можем сделать вывод, что понтифик Мадхава на самом деле был противником реформ Пампы Кампаны, могущественным противником, которого ей нужно было срочно умиротворить.

Высокому жрецу было около сорока пяти, он быстро поднялся по карьерной лестнице в системе Манданской семинарии и недавно возглавил матт. Это был, как сообщает нам Пампа Кампана, необыкновенно рослый человек, на целую голову выше большинства мужчин Биснаги, который возвышался бы и над Кришнадеварайей, если бы придворный протокол не предписывал ему постоянно пригибаться в присутствии царя. Она мало сообщает нам о его характере, лишь отмечает, что он был сильным и вызывал уважение и что был подвержен вспышкам дурного нрава – нрава, который, как говорили, не уступал в своей взрывной ярости нраву самого царя, и его очень боялись в храмовом мире Манданы.

Когда царь вместе со своим главным министром, старшей женой и двумя наиболее искусными воинами отправился вести войны, Мадхава Ачарья, ничуть не впечатленный назначением на место регента женщины, решил, что образовался вакуум власти, и поспешил этим воспользоваться. Он произнес серию мятежных речей – символически усевшись со скрещенными ногами под любимым баньяном Видьясагара, он утверждал, что Биснага слишком далеко ушла от того, что проповедовал Видьясагар, слишком далеко от того – он практически сказал это, – что угодно богам. Он возобновил массовые богослужения, давным-давно утратившие популярность, и собирал большие толпы, создав в Мандане базис для власти, который все отлично видели. Мадхаве было трудно принять реформы Пампы Кампаны, и его первые же резкие высказывания против них, в особенности связанные с удалением священнослужителей из самого сердца образования, нельзя было игнорировать.

В этот момент Пампа Кампана задумалась о возрождении Ремонстрации или хотя бы о том, чтобы создать новое движение на ее руинах.

Лишившись воздуха, радикальные идеи могут иссякнуть, и после того, как во времена Дева Райи Новая Ремонстрация вошла в правительство Биснаги и сделалась скорее частью правящей верхушки, нежели протестным движением, вскоре наступило время, когда это движение больше не было актуальным или необходимым и распалось. К настоящему моменту это была уже древняя история, но как только шпионы Пампы Кампаны заверили ее в том, что ее реформы в области образования пользуются популярностью, она тут же поручила им создать движение, которое будет защищать эти реформы. В своей поэме она также намекает на то, что возобновила свои нашептывания, благодаря чему многие жители Биснаги приняли ее сторону. Нашептывание далось ей еще сложнее, чем в последний раз. Она снова чувствовала свой возраст. Или это в мире произошла некая перемена, и появились люди, которые не поддавались ее сладкому шепоту, люди, чья приверженность своим идеям лежала в иной плоскости и ее невозможно было поколебать, незыблемые люди, преданные Мадхаве Ачарье так, словно он был пророком, а не простым священнослужителем. К счастью, были и другие, чьи уши с радостью внимали ее беззвучному шепоту, и было похоже, что их все же больше, чем адептов культа Мадхавы. Так что Пампа Кампана продолжала свою ночную работу, несмотря на