Диоклитиан запретил собрания христиан и приказал уничтожить все священные книги, а самим же христианам — отречься от своей религии и приносить жертвы только римским богам. Наказанием за неповиновение была смерть. На тайном собрании епископы и дьяконы сошлись на том, что, хоть смерть и открывает мученикам двери в Царство Небесное, необходимо, чтобы хоть кто-то из христиан остался в живых, чтобы распространять Евангелие за пределами империи. Поэтому они кинули жребий и выбрали миссионеров. И мощи, книги и прочие святыни, среди которых была серебряная урна с прахом святой Амелии, собрали и тайком вывезли из Рима под покровом бурной ночи, погрузили на корабль и отправили по бушующему морю.

Так госпожа Амелия, жена Корнелия Гая Вителлия, темной ночью, по бурному морю была доставлена в Британию — римскую провинцию, где в поселении, названном Портус, бывшем римском военном гарнизоне, а ныне процветающем городе, жили люди, сочувствующие христианам.

Англия

1022 г. от Р.Х.

Мать Уинифред, настоятельница монастыря Святой Амелии, выглянула в окно скриптория и подумала: «Весна!»

О, благословенные краски природы, наносимые кистью Господней: бледно-розовый вишневый цвет, белые и желтые нарциссы, разноцветные примулы и тюльпаны. Если бы только в ее палитре нашлись столь же насыщенные и разнообразные оттенки. Какие картины она смогла бы тогда создавать!

Эти цвета вселили в нее надежду. Может быть, в этом году аббат позволит ей расписать запрестольный образ.

Ее оживление спало. Ей снова приснился сон, хотя она не могла назвать это сном, потому что увидела это, когда бодрствовала. Она молилась святой Амелии, и ей привиделось то, что она видела уже не один раз: жизнь благословенной святой — с детства до обращения в христианскую веру и потом, как ее арестовали римские солдаты, и ее мученическая смерть в тюрьме. Хотя Уинифред понятия не имела, как выглядели римские солдаты или римский император — если уж на то пошло — и не знала, как одевались и как жили тысячу лет назад, и, уж конечно, никто не мог знать, как выглядела Амелия, — Уинифред тем не менее была уверена, что видение это правдиво, потому что послал ей его Господь.

Проблема заключалась в том, как убедить отца-настоятеля. Запрестольный образ был яблоком раздора, из-за которого оба переживали дольше, чем Уинифред даже могла вспомнить. Она много раз просила, чтобы ей позволили выполнить какую-нибудь более сложную работу, чем роспись манускриптов, однако настоятель (и нынешний, и его предшественник) считал, что это ее прихоть, возбуждаемая такими грехами, как гордыня и тщеславие. И, хотя Уинифред каждый раз смирялась, потому что давала обет послушания, ей в голову то и дело приходила предосудительная мысль: мужчины создают великие живописные творения, женщины могут лишь раскрашивать буквицы.

Потому что именно этим и занималась мать Уинифред и сестры Святой Амелии: они списывали заглавные буквы, или заставки, как их называли — их работы были известны во всей Англии. Единственная проблема заключалась в том, что расписывать Уинифред хотелось вовсе не буквицы — это аббат хотел, чтобы она их расписывала.

Она вздохнула и напомнила себе, что жизнь монахини состоит не в потакании своим желаниям, а в послушании.

Вложив руки в широкие рукава рясы, она хотела было отвернуться от окна, в котором виднелась отвлекавшая ее от работы весенняя радуга, когда увидела Эндрю, старого смотрителя монастыря, поспешно ковылявшего через сад, размахивая руками. Заметив выражение озабоченности на его лице, мать Уинифред выглянула из окна. Стекол в окнах монастыря не было, потому что монахини не могли себе этого позволить.

Пригладив свой седой вихор, Эндрю рассказал настоятельнице, что сидел на дереве и срубал на нем старые ветки на дрова, когда увидел на дороге всадника, скачущего на лошади к монастырю отца Эдмана.

— Думаю, он будет здесь скоро.

Уинифред слега встревожилась. Зачем он едет теперь? Аббат появлялся в обителе только раз в месяц — исповедать монахинь и забрать рукописи. Когда-то он еще служил мессы, но сейчас был слишком занят и занимал слишком ответственный пост, чтобы тратить свое время на нескольких престарелых монахинь. Так что эту хлопотную обязанность поручили менее значительным священникам.

— Наверное, он с плохими вестями, преподобная мать.

Уинифред поджала губы. Да она не могла припомнить, чтобы аббат когда-нибудь нарушал свой распорядок, чтобы принести добрые вести. Однако тревогу поднимать не стоит.

— Может быть, он едет сказать, что в этом году нам починят крышу.

— Это было бы поистине благой вестью.

— Пока никому ничего не говори. Не нужно зря волновать сестер. — Поблагодарив старика и попросив дать ей знать, когда отец Эдман приблизится к воротам, она отошла от окна. Она молча прошла вдоль сидевших в ряд монахинь, которые уже вовсю трудились в это прекрасное весеннее утро в одиннадцатом веке от рождества Христова.

Скрипторий женского монастыря представлял собой большую залу, в центре которой стоял длинный стол, а вдоль стен были рабочие столы, за которыми монахини монастыря Святой Амелии корпели над своей тонкой работой. Створки окна были открыты, впуская в залу свет утреннего солнца. Сестры работали молча, склонив покрытые черными платками головы. Уинифред как-то раз довелось побывать в Портминстерском аббатстве, в котором трудились бенедиктинцы, давшие обет молчания, хотя переписывание священных текстов было занятием не для молчаливых. Отдельные монахи пытались читать про себя, что было еще в диковинку, но большинство читали так, как до них читали веками — вслух.

Монахи Портминстерского аббатства в точности копировали текст книги, оставляя на каждой странице место для первой буквы, которую вписывали в последнюю очередь здесь, в обители Святой Амелии. И хотя по всей Англии славились именно буквицы, а не тексты, весь почет доставался монахам. Мать Уинифред принимала это как должное, ибо дала обет послушания Церкви, Богу и мужчинам. И все-таки иногда она думала: как было бы приятно, если бы умение, талант и самоотверженность ее сестер получили бы хоть какое-нибудь признание.

Она вернулась мыслями к отцу-настоятелю. Ее последнее видение-сон было настолько ярким, что ей не терпелось обсудить его с ним. Конечно, она не может сама пойти к настоятелю, она должна ждать, пока он сам не придет к ней. За сорок лет жизни в монастыре Уинифред почти не выходила за его стены, за исключением тех случаев, когда умирали члены ее семьи, которых хоронили на деревенском кладбище. И один раз она присутствовала на церемонии введения отца Эдмана в должность нового настоятеля Портминстера.

Отец-настоятель… Как странно, что он решил неожиданно посетить монастырь именно в это утро. Смеет ли она надеяться, что это все по Божьей милости? Означает ли это, что аббат наконец смягчился и внял ее просьбе? Может быть, он понял, что Уинифред хочет расписать алтарь не ради удовольствия или тщеславия, а в дар святой, в знак благодарности за то, что она сделала для Уинифред?