Когда мои спасители собрались уходить, уже вовсю улыбались мне, и до конца моего пребывания в деревне я стал для них доктором Маркусом.

Моей финальной просьбой было отнести меня к помойной яме, чтобы сходить в туалет, и они отнесли и помогли принять традиционную афганскую позицию для этой операции. Я помню, как опрокинулся на спину, что заставило парней беспомощно рассмеяться.

Однако афганцы вернули меня обратно на койку в целости и сохранности, и тут я внезапно с ужасом осознал, что они убрали мое ружье. Я потребовал отчета о его местонахождении, а парни изо всех сил пытались мне объяснить, что они должны были убрать его, локхай или не локхай. Если талибы зайдут в эту комнату, они не поверят, что я раненый доктор, во всяком случае, не с таким боевым ружьем. Локхай или не локхай.

Но тогда я не понял их, да и вряд ли мог что-нибудь сделать. Так что я просто выкинул этот вопрос из головы.

Когда они наконец оставили меня совсем одного, уже начали опускаться сумерки.

Я попил воды и поел немного плоского хлеба, который пекут тут, на Востоке. Местные жители предложили мне теплого козьего молока, в которое нужно было макать хлеб. Но это сочетание было самой отвратительной дрянью, которую я когда-либо пробовал. Меня чуть не вывернуло, и я попросил убрать молоко, заверив, что это противоречит моей религии! Поэтому я просто ел этот жесткий, пресный хлеб всухомятку. Но я был благодарен этим парням и всячески пытался это показать. Боже, ведь я мог бы уже лежать мертвым в горах.

И теперь я снова остался один. Я оглядел комнату, впервые обратив внимание на то, что меня окружает. Толстый тканый афганский ковер покрывал пол, разноцветные подушки были разложены у стены, повсюду висели вырезанные орнаменты, но не было картин. В окнах стояли стекла, и через них я видел другие дома с соломенными крышами. Здесь жили определенно искусные строители, но я не знал, откуда они брали строительные материалы, камни, стекло и солому.

В комнате стоял очень большой запертый деревянный короб. Там, как я потом узнал, лежали самые ценные вещи каждого члена этой семьи. Их было не так много, поверьте мне. Но тем, что было, они делились со мной.

Мне дали пару одеял, и по мере того, как наступала ночь, я понял почему. Температура резко упала от удушающей дневной жары практически до нуля.

Я заметил, что в одном углу комнаты стояла старая железная дровяная печь, где, как я позже узнал, они каждый день пекли хлеб. Здесь существует своя система. Два главных дома в деревне пекут хлеб на всех, и потом его разносят по другим домам. Трубы я не увидел и поэтому начал раздумывать, куда девается весь дым, когда начинают топить печь.

И это я тоже скоро узнал. Ответ: никуда. Дым от дров клубился по моей спальне.

Я постепенно провалился в полудрему, хоть мои раны все еще и болели, к счастью, инфекции не было. Уя, Сарава!

Дверь в мою новую резиденцию была довольно мощной, но в косяк входила очень плохо. Она бы сдержала ветер и дождь, но афганцам приходилось очень сильно толкать ее, чтобы открыть. Я уже это заметил и знал, что в комнату нельзя зайти, не разбудив при этом меня, так что у меня не было необходимости постоянно быть начеку.

То, что случилось дальше, застало меня врасплох. Дверь открылась от мощного удара, который нарушил тишину. Я открыл глаза и увидел восемь вооруженных талибов, ворвавшихся в комнату. Первый подошел к койке и ударил меня по лицу со всей силы. Это меня жуть как взбесило, и ему очень повезло, что я не мог двигаться и был практически скован. Если бы ему пришла мысль тронуть меня, когда я был в форме, я бы голыми руками оторвал ему голову. Придурок.

Я знал, что они талибы, из-за их внешности: аккуратные стрижки, ровные бороды, чистые зубы, руки и одежда. Все они были довольно упитанные и умели говорить на ломаном английском. Все они были довольно маленькие ростом, в среднем, может, метр семьдесят, на всех красовались старые советские кожаные ремни – такие, с красными звездами на пряжке. На них была афганская одежда, но еще и куртки разных цветов. У всех на ремнях висели ножи и русские пистолеты. Все сделано в России. Все украдено.

А у меня не было ничего, чтобы защитить себя. У меня не было ни ружья, ни гранаты – только мой личный знак смелости, Одинокая техасская звезда на руке и на груди. И теперь мне нужна была хоть капля этой смелости, потому что талибы тут же набросились на меня, пиная левую ногу и молотя руками по лицу, избивая до полусмерти.

На самом деле мне было все равно. Я могу спокойно вытерпеть такую хрень, как меня и тренировали. В любом случае, никто из этих ребят нормально бить не умел. По сути, им крупно повезло, потому что в обычных обстоятельствах я бы легко выкинул любого из них в окно за шкирку. Больше всего я переживал, что они решат пристрелить меня или свяжут и куда-нибудь отведут, может быть, через границу в Пакистан, чтобы снять на видео, как они отрезают мне голову.

Если бы хоть на секунду у меня возникло ощущение, что у них были такие намерения, то для всех нас это было бы очень нехорошо. Я был ранен, но не так уж сильно, как притворялся, так что начал разрабатывать план отступления. Прямо надо мной, между балок перекрытий, лежала метровая железная палка. Смогу ли я ее достать, если встану? Думаю, да.

В ситуации, от которой зависела бы моя жизнь, я бы взял этот прут, тщательно выбрал самого жестокого из талибов и проткнул бы его прутом. Он бы больше не смог подняться. Потом я бы набросился на вторую линию врагов, застигнув их врасплох. С помощью прута я бы загнал всю группу в угол, собрал их в кучу по стандартной стратегии «морских котиков», чтобы никто не мог наброситься на меня, вытащить нож или сбежать.

Мне, вероятно, пришлось бы разбить головы еще паре ребят, чтобы получить один из русских пистолетов и им прикончить тех, кто еще дышал. Смог бы я это сделать? Думаю, да. Мои товарищи из 10-й роты SEAL были бы очень разочарованы, если бы у меня не получилось.

В отчаянной ситуации я бы сначала убил всех талибов, забрал оружие и патроны, а потом забаррикадировался в доме до тех пор, пока американцы не пришли бы за мной.

Вопрос был в том, к чему все это приведет в ближайшей перспективе? Был ли смысл в таких отчаянных мерах? Их бы предприняли очень многие, но не я. Дом был окружен большим количеством талибов с автоматами в руках. Я видел, как часовые входили в дом и выходили обратно. Некоторые из этих мерзавцев стояли прямо за окном. В любом случае, деревня Сабрэй была окружена талибами. Так сказал Сарава, и меня возмутил тот факт, что меня оставили одного. Если только они знали, если только они разделяли взгляды «Талибана», если только я на самом деле не был в руках притворявшихся друзьями врагов.

Но парни вокруг моей кровати и не думали притворяться. Они были здесь именно по мою душу, требовали объяснений, почему я здесь, что в небе делали американские самолеты, планировали ли США атаку и кто собирался прийти ко мне на помощь (хороший вопрос, кстати). Я понимал, что сейчас благоразумие было лучшей доблестью, особенно в долгосрочной перспективе, потому что моей целью было остаться в живых, а не вступать в драку с отлично владеющими навыками обращения с ножом дикарями или, что еще хуже, погибнуть от их пули.