Правда, только 2 августа Карл X в окружении своей семьи написал отречение от престола. Даже тогда он еще не полностью отказался от надежд на будущее своей линии: он добавил предложение немедленно объявить своего десятилетнего внука, сына герцога Беррийского, королем Генрихом V, а герцога Орлеанского, наместника королевства, поставить при нем регентом. Ответа Карл не получил. Обдуманный ответ, наверное, был бы более учтивым, но факт состоял в том (это понимали все, кроме Карла), что после событий и кровопролития последних трех дней о новом короле из Бурбонов не могло быть и речи. Даже если бы герцог Орлеанский и принял предложение, неизбежные конфликты между двумя ветвями династии сделали бы его задачу невыполнимой, а если бы мальчик умер в течение регентства, то его сразу же обвинили бы в отравлении короля. Через две недели бывший король Карл X с семьей отплыл (отчаянно преследуемый кредиторами) в Англию на пароходе, предоставленном в их распоряжение преемником Карла[161].

Луи-Филипп Орлеанский приходился Карлу лишь дальним родственником; чтобы найти его законного королевского предка, нам придется возвратиться к Людовику XIII, который действительно являлся его прапрапрапрапрадедом. Он был сыном Филиппа Эгалите, во время революции проголосовавшего за казнь Людовика XVI, а потом тоже закончившего свои дни на гильотине. Сам Луи-Филипп с отменной храбростью сражался при Жемаппе, позже при Вальми и получил чин генерал-лейтенанта. Годы в изгнании дались ему нелегко. В 1793 г. он был вынужден бежать со своим командиром генералом Дюмурье в лагерь австрийцев, и его репутация, естественно (но несправедливо), пострадала. Вместе с отцом и двумя братьями он держался в тени сначала в Швейцарии, потом в Германии, где преподавал в пансионе для мальчиков в Райхенау на верхнем Рейне. Оттуда ему пришлось довольно поспешно уезжать (от него забеременела школьная повариха)[162], поэтому в 1796 г. он перебрался в Скандинавию, где почти год провел в глухой деревеньке в Лапландии в качестве гостя деревенского священника, много путешествуя внутри Северного полярного круга. Затем последовали четыре года в Соединенных Штатах, в течение которых он посетил Филадельфию (где воссоединился с двумя своими братьями), Нашвилл, Нью-Йорк и Бостон, а также встретился с Александром Гамильтоном и даже Джорджем Вашингтоном[163].

Осенью 1797 г. три брата решили вернуться в Европу и отправились в Новый Орлеан, планируя отплыть сначала в Гавану, а потом в Испанию. В Мексиканском заливе их судно остановил британский военный корабль. Братьев все равно доставили в Гавану, но там им не удавалось найти рейс далее в Европу. Через год их пребывания на Кубе испанские власти выслали братьев, в итоге они нашли корабль, направляющийся в Новую Шотландию, провинцию Канады, откуда им пришлось вернуться в Нью-Йорк, и только там в конце концов они сели на корабль в Англию, куда прибыли в январе 1800 г. Им предстояло жить в Англии следующие пятнадцать лет. Луи-Филипп надеялся жениться на принцессе Елизавете, шестом ребенке и третьей дочери Георга III; однако ее мать, королева Шарлотта, сочла недопустимым иметь зятя-католика, поэтому ему пришлось вступить в брак с принцессой Неаполя и Сицилии Марией Амалией. Выбор, возможно, был несколько неловким, поскольку невеста приходилась племянницей Марии-Антуанетте, но их брак оказался исключительно счастливым. Мария Амалия родила Луи-Филиппу десять детей.

Но Мария Амалия не стала единственной женщиной в жизни Луи-Филиппа. Была и еще одна, гораздо более близкая и, возможно, даже более важная, – его сестра Аделаида. Отнюдь не красавица, она, казалось, никогда не стремилась выйти замуж. В уме она не уступала своему брату и обладала совершенно замечательной политической проницательностью. Первые пятнадцать лет изгнания брат с сестрой жили отдельно, но в 1808 г. (за год до женитьбы Луи-Филиппа) она приехала в Англию, чтобы найти Луи-Филиппа. Остаток жизни они почти не расставались. По счастью, Мария Амалия сразу полюбила Аделаиду, и они стали лучшими подругами. Когда Луи-Филипп уезжал из дома, женщины вместе проводили время, а он обычно писал письма, адресованные им обеим.

Вставший теперь вопрос был прост: готов он или не готов принять регентство, предложенное ему королем Карлом X? Он был не готов, и только по одной причине. Луи-Филипп твердо знал, что у Бурбонов нет никакого будущего; он будет (он должен) сам становиться королем. Однако в таком случае, как говорили монархисты, республиканцы и даже его жена и сестра, он станет узурпатором – тем, кому доверили сохранить трон для законного короля, а он стянул корону себе. Наверное, они были правы, но, как убедительно аргументировал Луи-Филипп, Франция нуждалась в короле, сильном короле, и она нуждалась в нем сейчас – а никого другого не было. Кроме того, он будет другим королем, королем без двора. Он даже не будет королем Франции, он станет королем французов. (А кто, спрашивали его противники, консультировался по этому поводу с французами?) Однако он знал, что поддержка у него есть. Со времен революции вырос новый и активный средний класс, класс предпринимателей, банкиров и коммерсантов, заинтересованных перспективой, что их представительство в выборных органах удвоится до 200 000, а возможно, видевших себя в недавно учрежденной палате пэров, предусмотренной в Хартии. Луи-Филипп не сомневался, что они поддержат его всеми силами.

Он имел одного особенно ценного сторонника – Адольфа Тьера, который уже проявил активность при смещении Карла X, а теперь был убежден, что именно Луи-Филипп Орлеанский должен наследовать трон. Тьер тщательно разработал манифест из восьми пунктов и расклеил его на плакатах по всему Парижу. Манифест гласил следующее:

Карл X больше не имеет права возвращаться в Париж, потому что по его приказу пролилась французская кровь.

Республика приведет нас к гибельным раздорам и поссорит со всей Европой.

Герцог Орлеанский – принц, преданный делу революции.

Герцог Орлеанский никогда не воевал против нас.

Герцог Орлеанский сражался при Жемаппе.

Герцог Орлеанский носил в сражении трехцветную кокарду; герцог Орлеанский имеет право надеть ее снова, мы не хотим никакой другой.

Герцог Орлеанский уже высказался – он принимает Хартию, как мы всегда хотели.

Он получит корону от французского народа.

Только предпоследний пункт несколько опережал события. Луи-Филипп еще не высказался, поэтому Тьер прыгнул в седло и тут же поскакал к дому герцога в Нёйи. Он оставил собственное описание того, что произошло далее. Герцога дома не оказалось, что очень огорчило Тьера, но герцогиня и ее золовка пригласили его войти, и он задал свой вопрос им. Именно Аделаида дала ответ первостепенной важности: «Если вы думаете, что согласие нашей семьи может оказать помощь революции, то мы с радостью его даем». – «Сегодня, мадам, – сказал Тьер, – вы завоевали корону для вашего Дома».