Пока я глядел на него, он объяснил, что является близким другом моего будущего хозяина и приехал из Тауншенда по его просьбе. Экли, сказал он, плохо себя чувствует, у него внезапно разыгралась астма, и он сейчас не в силах передвигаться. Однако болезнь не столь серьезна, и его планы отнюдь не изменились. Он будет рад моему визиту. Я не стал допытываться, известно ли что-нибудь мистеру Нойесу – так представился мне незнакомец – об исследованиях и открытиях Экли, однако мне показалось, что они не слишком хорошо знают друг друга. Я помнил об отшельничестве Экли и его поистине круглом одиночестве. Поэтому меня удивило появление на вокзале его приятеля, но пока я разбирался в нахлынувших на меня чувствах, Нойес завел мотор и пригласил меня в машину. Судя по описаниям Экли, у него был небольшой подержанный «Форд», и я не ожидал, что доберусь до его дома в ультрасовременном, продолговатом, новеньком автомобиле. Очевидно, он принадлежал Нойесу и был куплен совсем недавно, ибо мне бросились в глаза массачусетский номер и висевший в кабине талисман этого города – «священная рыбка». Я предположил, что владелец машины летом отдыхал где-то недалеко от Тауншенда.

Нойес забрался в машину следом за мной, и мы сразу тронулись в путь. Я обрадовался, что он не стал занимать меня разговором. Во всей атмосфере чувствовалась напряженность, и мне хотелось помолчать. Озаренный лучами полуденного солнца, город был очень живописен. Мы спустились со склона холма и двинулись вправо по центральной улице. Подобно другим старым городам Новой Англии, обычно запоминающимся с детства, он выглядел уснувшим. Его ансамбль островерхих крыш, печных труб и кирпичных стен невольно пробуждал забытые воспоминания, идущие из глубины души. Я мог бы сказать, что приблизился к вратам полузаколдованного царства, преодолев нерушимые законы времени царства, в котором могли существовать, расти и сохраняться старинные и причудливые явления.

Когда мы выехали из Брэттлборо, ощущение неестественности окружающего заметно усилилось. На всем лежала печать тайны, чего-то запретного. Возможно, это чувство подкрепляли высокие холмы, поросшие лесами, их крутые склоны и темные, пугающие гранитные скалы. Кто знает, какие секреты скрывались за вершинами этих холмов, что рождалось, умирало и вновь воскресало в чащах суровых лесов? Неизвестно даже, враждебны ли эти тайны людям. Дорога петляла, и порой мы оказывались рядом с широкой, мелководной рекой, стекавшей с неведомых мне северных гор. Я вздрогнул, когда мой спутник сказал, что это Уэст-ривер. Ведь в ее разлившихся потоках после наводнения видели одну из этих крабообразных тварей, о чем я узнал из газетной статьи.

Постепенно окружающая нас местность становилась все глуше и пустыннее. Старинные мосты угрожающе нависали над безднами между холмов, вдоль реки тянулись заброшенные, поросшие травой железнодорожные пути, от которых веяло одиночеством и бесприютностью. Передо мной промелькнули свежие вырубки в долине, рядом с которой высились огромные утесы. Гранит Новой Англии поражал своим суровым серым цветом, особенно мрачным на фоне озаренных солнцем вершин. В оврагах струились ручьи, стекавшие к реке. Казалось, что они стремятся поведать ей тайны тысяч высоких, неприступных холмов. Узкие, почти нехоженые тропинки тоже сбегали вниз, в долину, то пересекаясь, то расходясь в стороны. Они были видны и на крутых склонах и терялись в чащах дремучих лесов. Я подумал, что за старыми, разросшимися деревьями может спрятаться целая армия злых духов, и тут же вспомнил об Экли. Наверное, они следили за тем, как он ехал в город. Теперь меня уже не удивляли его страхи и предчувствия.

Меньше чем за час мы добрались до старого поселка Ньюфейн, это был последний «форпост цивилизации», связывавший нас с миром, который можно было смело назвать завоеванным и заселенным людьми. Миновав его, мы покинули привычную, зависящую от времени, осязаемую и рождающую непосредственный отклик среду и очутились в фантастическом, призрачном царстве. Узкая, напоминающая ленту дорога вилась и петляла на крутых поворотах, то вздымаясь вверх, то резко спускаясь, словно повиновалась какой-то неведомой прихоти. Зеленые пики холмов и гор сменялись полузаброшенными долинами. Кроме звуков нашего мотора мы слышали лишь глухой гул, доносившийся с отдаленных ферм, они изредка попадались нам на пути. Да еще негромко журчали ручьи, стекавшие вниз из тенистых лесов.

У меня перехватило дыхание от близости низких, округлых холмов, сменивших гряду высоких гор. Я даже не мог себе представить их неприступность и крутизну. Они не шли ни в какое сравнение с привычным нам прозаическим, городским пейзажем. Дремучие, непроходимые леса на их склонах усугубляли страх и одиночество, а сами эти склоны казались пришельцами из странной, давным-давно забытой эпохи или, быть может, письменами, оставленными в наследство племенем древних титанов, о котором уже никто не помнил. И лишь в глубоких грезах можно было узнать, что оно некогда царило на земле. Все легенды прошлых веков и поразительные описания Экли ожили в моей памяти, невольно усилив атмосферу напряженности и нарастающей угрозы. Цель моего визита и пугающая ненормальность всей ситуации внезапно стали мне предельно ясны, и я с трудом удержался от мрачных размышлений.

Очевидно, Нойес заметил мое волнение, дорога начала обрываться, и мы уже не могли ехать на прежней скорости. Он принялся объяснять мне особенности здешних мест и старался держаться как можно любезнее. Повествуя о красоте и первозданной дикости края, о присущих его жителям предрассудках, он явно обнаружил знакомство с фольклорными изысканиями моего будущего хозяина. Из его подчеркнуто вежливых вопросов было понятно, что он знал о моих научных исследованиях и цели визита. Знал он и о том, что я везу с собой какие-то свидетельства, однако не стал об этом распространяться и ни словом не упомянул о чудовищных открытиях Экли.

Он вел себя на редкость дружелюбно, и весь его облик обычного горожанина должен был бы успокоить меня, а реплики и пояснения даже приободрить, однако я с каждой минутой чувствовал нарастающую тревогу. Она усугубилась, когда мы подъехали к гряде поросших лесом холмов, то и дело трясясь и подскакивая на поворотах. Порой мне чудилось, будто он испытывает меня и хочет выяснить, известны ли мне страшные тайны этого края. Стоило ему заговорить, как я ощущал, что мне знаком его голос, и само это чувство дразнило, мучило и не давало спокойно вздохнуть. Почему его хорошо поставленный, звучный голос вызывал у меня какие-то зловещие ассоциации, связываясь с забытыми ночными кошмарами? Я ощущал, что сойду с ума, если узнаю его. Изобрети я какой-нибудь достойный предлог, то непременно прервал бы поездку. Но мне ничего не удалось придумать, и я решил, что неторопливое обсуждение научных проблем с Экли поможет мне развеять сомнения и прийти в себя.

Кроме того, космически красивый пейзаж действовал поистине завораживающе и, как ни странно, снимал напряжение, пока мы то карабкались в гору, то на всем ходу слетали вниз. Время исчезало в загадочных лабиринтах, и вокруг нас вырастали сказочные волны цветов и оживало великолепие минувших столетий – седые рощи, мирные пастбища с яркими осенними цветами и пустые поля между коричнево-бурыми фермерскими угодьями, среди которых изредка высились огромные деревья, а за ними темнели отвесные скалы, пахнущие у подножия душистыми кустарниками и луговой травой. Даже солнце сияло здесь по-особому, как будто во всем регионе господствовало ожидание или скрытое возбуждение. Ничего подобного я прежде не видел, разве что на дальнем плане в картинах итальянских примитивистов. Подобные ландшафты встречались и на полотнах Содомы и Леонардо, но лишь как фон, проступающий сквозь ренессансные аркады. Однако мы очутились в самом центре картины, и я обнаружил в ней то, о чем смутно помнил и тщетно искал всю жизнь.