Однако немецких денег Тундутову хватило лишь на то, чтобы к середине июля сформировать только Астраханский казачий дивизион (200 сабель), который Краснов сразу же причислил к Задонскому отряду полковника Быкадорова. Причем, по признанию самого Краснова, «калмыки были босы и оборваны, сидели на двухлетках и трехлетках, большинство не имело седел и оружия». К концу лета на его базе удалось сколотить бригаду в составе 1-го казачьего, 2-го и 3-го калмыцких полков. В конце сентября ее переформировали в Астраханский корпус, но уже под командованием генерал-лейтенанта Александра Павлова (не казак, потомственный дворянин Волынской губернии). Там же оказался и первый командир 1-й Сводно-офицерской роты, любимец юнкеров штабс-капитан Василий Парфенов, не ужившийся в Добрармии.

С капитуляцией Германии прекратился денежный поток и был упразднен сам корпус, включенный в состав Добрармии. Само собой Тундутову, которого терпеть не мог Деникин, там места не нашлось. По утверждению самого генерала, нойон получил 20 тысяч рублей «отступного» за лишение его атаманского звания и занялся политическими интригами против своих многочисленных конкурентов. «Чтобы положить конец всем этим выступлениям, волновавшим степь и вызывавшим дезертирство из калмыцких полков, в октябре 1919 года я приказал выслать Тундутова и двух его сподвижников из пределов Северного Кавказа (после падения юга Тундутов в качестве «светского и духовного главы калмыцкого народа» мистифицировал Константинополь и Будапешт, окончив свою карьеру переходом в советскую Россию)».

Таким же мертворожденным оказался еще один германский проект создания на севере Дона так называемого «Саратовского корпуса» из крестьян одноименной губернии для действий на царицынском направлении, куда не удалось заманить Деникина. Из мужиков-лапотников на переданные гетманом немецкие деньги (всего донцы получили около 76 млн рублей) удалось сколотить незначительные по численности 42-й Якутский и 187-й Аварский пехотные полки (в Аварском в свое время служил штаб-трубачом знаменитый Василий Агапкин, автор бессмертного «Прощания славянки»), эскадрон лейб-гвардии Ее Величества полка ротмистра Сергея Длусского, Технический батальон и еще несколько незначительных подразделений с громкими «императорскими» именами, но малобоеспособные как по боевому духу, так и по идеологии. В результате «корпус» понес большие потери (главным образом, от дезертирства), пока его не переформировали в отдельную бригаду уже в составе армии Деникина. Но фельдмаршал Эйхгорн этого уже не увидел — 30 июля 1918 года в Киеве он вместе с адъютантом был разорван бомбой левого эсера с многозначительной фамилией — Борис Донской.

Тем не менее Краснов попытался свести все эти пронемецкие подразделения воедино, подчинив Воронежский, Астраханский и Саратовский корпуса Особой Южной армии, во главе которой он поставил престарелого генерала от артиллерии Николая Иванова, столь бездарно провалившего поход на Петроград в феврале 1917 года. За 9 месяцев до того, как аналогичный поход провалил и сам Краснов.

Интересно, что сам атаман считал командующего Астраханской армией князя Тундутова «пустым и недалеким человеком, готовым на всяческую интригу, и очень плохим организатором»; Южной армии — генерала Иванова человеком с «несколько расстроенными умственными способностями»; Саратовского корпуса Генерального штаба полковника Виктора Манакина человеком «без ориентаций». Понятно, что с таким командованием ожидать выдающихся военных успехов было неловко.

Однако пока немцы еще оккупировали Украину и часть Донской области положение было относительно терпимым. Части Краснова держали фронт, даже не пытаясь выходить за его границы, несмотря на объявленный атаманом в ходе своего выступления в ноябре 1918 года в Таганроге «поход на Москву». Южная армия с переменным успехом билась с красными отрядами на воронежском, саратовском, балашовском, царицынском направлениях, неимоверно растянув фронт для небольшой донской армии. К началу ноября в ее составе при 3 тысячах реальных штыков на фронте в тылу числились более 40 штабов, управлений и учреждений, в которых кормились около 20 тысяч человек. Атаман всячески препятствовал попыткам гвардейских офицеров перебраться в Добрармию, правдами и неправдами пытаясь оставить их у себя. Те же, указывая на «пронемецкость» донских подразделений, правдами и неправдами уходили к Деникину.

Но как только после «второй битвы на Марне» (июль-август 1918 года) и последующим началом так называемого «стодневного наступления» Антанты в Пикардии и Фландрии фронт на Западе рухнул, кайзер отрекся от престола, и немцы вынуждены были начать отвод своих войск в метрополию, положение резко изменилось. «Золотой дождь» из Берлина иссяк, и с таким трудом сколоченные корпуса стали просто разбредаться по домам, оголяя тылы. На Украине восстал Петлюра (по тонкому замечанию кадетской прессы, «выкидыш русской революции, с которым недостойно даже разговаривать»), соединившись с бывшим генеральным секретарем УНР Владимиром Винниченко, поднял ряд восстаний против Скоропадского, перекрыв еще и поставки оружия.

Генерал Марков в приватном разговоре говорил своим подчиненным: «Как офицер Великой Русской Армии и патриот, я не представляю для себя возможным служить в «Крымской» или «Всевеликой» республике, которые мало того, что своими идеями стремятся к расчленению России, но считают допустимым вступать в соглашение и находиться под покровительством страны, фактически принимавшей главное участие в разрушении нашей Родины. Что даст офицерам, пошедшим на службу в какие-то Татарские, Астраханские или иные армии несуществующих государств? Хотите высших чинов? Пожалуйста!.. Но я как был произведен в генерал-лейтенанты законным русским Монархом, так и хочу остаться им».

Василий Шульгин в киевской газете «Россия» обращался к командованию Астраханской и Южной армий с уверением в том, что «Ваша тяжкая жертва была принесена напрасно», призывая «соединиться с людьми, которые, как и вы, любят Россию, но которые шли к ее спасению другими путями».

Ждать долго не пришлось, ибо большая часть офицеров этих армий после ухода немцев и разложения Донского фронта в скором времени перешла в подчинение командования Добрармии.

Германский сапог оказался слишком тесен, чтобы вместить в себя все многообразие политических баталий Юга России и Украины. Германизация Дона а-ля-атаман Краснов провалилась. Подавляющее большинство донского казачества германофильство атамана не поддерживало. Его пафосная риторика о том, что «дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами», вызвала недоумение в самых широких рядах казачества, четыре последних года проливавшего кровь как раз в битвах с тевтонами. На самом Кругу против атамана высказался уже не только Богаевский, но и его председатель — авторитетный кадет Василий Харламов, депутат всех царских Дум. Обидевшийся Краснов на Кругу даже попытался отказаться от власти, так метнув на стол пернач, что расколол столешницу. Тут же вмешались благодетели немцы, срочно приславшие майора Кохенхаузена в поддержку атамана. Краснова оставили на второй срок (вторым кандидатом был Богаевский), но уже было ясно, что «вотума доверия» среди донцов ему не видать. Лучшим показателем этого стало эмигрантское противостояние между Красновым и Богаевским, когда первый требовал от Врангеля вернуть ему пернач. Сначала сам барон не поддержал генерала, затем «Объединенный совет Дона, Кубани и Терека» отверг монархические идеи Краснова, а затем и сами казаки «проголосовали ногами» — сформированные в эмиграции казачьи станицы (десятки тысяч человек) в полном составе отказались подчиняться германофилу. Это уже было закономерным итогом ношения им «германских сапог».