Шулига ее не слушала. Стояла, прижимая к груди обеими руками свой костыль, приоткрыв рот смотрела, как громадный нелюдь сминает тело ее мужчины, как довольно урчит, сдавливая его. Харек отчаянно сопротивлялся, беспомощно дрыгал руками и ногами. Он выронил топор и никак не мог дотянуться до заткнутого за пояс ножа.

Губы Шулиги шевелились, по щекам расползались красные пятна.

— Не надо. — Айша прикоснулась к ее локтю.

Ободритка отдернула руку:

— Уйди!

Другой рукой перехватила костыль посередине, занесла его над головой, будто копье.

— Эй, ты! Пусти его! Пусти! Ты, тварь!

Палка взметнулась в воздух. "Медведь" заметил ее, пригнулся. Пользуясь заминкой Харек выскользнул из кольца его рук, подхватил с земли топор. Присел, попятился, держа топор наизготовку. Сбоку на него налетел какой-то нелюдь в шкуре волка. Почти не глядя, берсерк ударил по скрытой под шкурой голове обухом топора. Нелюдь завизжал, рухнул на землю. Елозя на спине, он принялся руками рвать собственную башку. Некоторые из его собратьев, те, что стояли ближе, кинулись к нему, прижали к земле, рыча и огрызаясь друг на друга. Из-под шкур вынырнули почти такие же, как у "Медведя", когти, замелькали, оросили берег кровью. Визг стих, вместо него до Айши донеслось сытое ворчание. Сразу несколько нелюдей вцепились в тело мертвого сородича, принялись дергать его в разные стороны, словно щенки старую тряпку. Голова убитого моталась по земле, сгребая в раззявленную волчью пасть песок и ил. Откуда-то из темноты появились ранее невидимые "лисы". Заходили по краю берега, повизгивая и припадая к окровавленной земле. Ждали своего куска.

"Медведь" вновь двинулся на берсерка. Его рев напугал свору, "лисы" метнулись в сторону кустов, "волки" поволокли добычу подальше от схватки. Нападать на Харека они побаивались, но ворчали и скалились по-прежнему.

Харек вновь замахнулся топором.

— Нет, не то… Не то делаешь… — прошептала болотница. Словно услышав ее, из другой руки берсерка вырвался нож. Сверкнул в темноте лунным осколком, юркнул под шкуру "Медведя", впился в мягкий живот. Нелюдь замер, недоумевающее склонил голову, разглядывая рану.

Топор Харека лег острием ему на шею, туда, где под шкурой угадывался бугор позвоночника. Что-то громко хрустнуло, медведь неуклюже взмахнул руками, его голова быстро-быстро затряслась, словно стрекозиное крыло.

Харек отскочил от падающей туши, победно взвыл. Нелюди попятились к кустам. Двое или трое из рода Волков опасливо, бочком обходя победителя, приблизились к поверженному вожаку. Один дотронулся до него, перевернул на спину. Рукоять Харекова ножа влажно заблестела в лунном свете. Смельчак провел по ней пальцем, затем понюхал, сунул палец в рот… Взвизгнул, прижался животом к земле и вдруг пополз к берсерку, просительно подвывая. Харек пнул его ногой под ребра. Нелюдь увернулся, отполз, поскуливая на безопасном расстоянии. Его собратья расселись вокруг, то плотоядно взирая на тело бывшего вожака, то поглядывая на Харека.

Берсерк убил самого сильного в стае, значит, сам стал самым сильным. Все было просто и разумно. Оставалось лишь ждать, когда новый вожак начнет делить свою добычу…

Но Харек ничего не собирался делить.

— Прочь! — размахивая топором, он двинулся на притихших нелюдей. — Пошли пр-р-рочь!

Наиболее трусливые сразу шмыгнули в кусты, те, что посмелее, уходили неохотно, оборачиваясь, порыкивая, изредка угрожая новому вожаку скрытым под шкурами оружием. Харек провожал их взглядом. "Медведь" сильно помял его — правая нога берсерка то и дело подламывалась в колене, на боку растекалось кровавое пятно. Рука, в которой он сжимал оружие, казалась странно изломанной у плеча, сквозь ткань рубашки торчала вывороченная из сустава кость…

Когда-то давно Айша узнала от Бьерна о "бессилии берсерков". Оказалось, что самые могучие воины Севера были самыми уязвимыми. Они могли сражаться очень долго, не чувствуя ни боли, ни усталости, однако после битвы силы оставляли их, словно мгновенно покидая тело. Они падали и засыпали так быстро и так крепко, что иногда хирдманны не могли их разбудить, и хевдингам приходилось ждать их пробуждения день или два. Бывало и так, что берсерки не просыпались. Умирали во сне от ран или от истощения. Харек не был настоящим, родовым берсерком — его долго учили, чтоб он мог в бою забывать о своем человеческом теле. Он оказался хорошим учеником. Но вместе с силой он получил и слабость. Так говорил Бьерн…

Обиженные повизгивания нелюдей стихли за стеной леса.

— Только не падай… Не падай…

Оправдывая опасения Айши, Харек выронил топор и стал медленно оседать на землю. Упал на колени, покачался, удерживая равновесие, потом погрузился одной рукой в ил…

— Милый! — Прежде чем болотница успела что-либо сообразить, Шулига отпихнула ее и кинулась к берсерку.

От холодной воды ее нога одеревенела и не ощущала боли. Рассыпая вокруг себя серебристые брызги, помогая себе руками, ободритка подбежала к берегу, плюхнулась на колени подле Харека, подхватила его под плечи…

Айша тоже двинулась к берегу, волоча за собой упирающуюся Гюду. Та мычала, пыталась оцарапать руку болотницы, тыкала пальцем вперед, указывая на неподвижное тело "Медведя".

— Он умер. Нечего бояться. Он умер…

Уговаривая княжну, Айша не увидела, как поверженный Хареком нелюдь тяжело заворочался, перекатился на бок, поднял сжимающую костяной нож руку. Болотница видела только, как этот нож опустился прямо на спину занятой Хареком ободритки…

Шулига даже не вскрикнула. И крови почти не было. Длинный коготь вошел в ее спину чуть ниже шеи, словно в воду, — мягко, неспешно, без обычного хруста. Сжимающие его пальцы разжались, выпустили округлую обточенную рукоять. "Медведь" заскреб землю под собой, выгнулся, упираясь в нее пятками и плечами и замер, — вытянутый и неподвижный.

Шулига тоже не двигалась. Она будто не заметила нападения: не изменила позы, не упала, по-прежнему склонясь над Хареком и удерживая на коленях его голову.

Волоча за собой Гюду, болотница обошла ободритку, присела, заглянула ей в лицо.

Никогда еще Шулига не была так красива. Ее губы были приоткрыты, как у удивленного ребенка, широко распахнутые глаза отливали зеленью, в растрепанных волосах сияла лунная пыль. Обеими ладонями ободритка бережно, будто великий дар, сжимала голову берсерка. Костяной коготь пронзил Шулигу насквозь, — из ее груди высовывалось зазубренное острие. С него медленными тягучими каплями стекала кровь. Падала на лоб Харека, скатываясь к его губам, оставляя извилистый след.

Только Харек уже ничего не чувствовал.

Нелюди не вернулись. Харек проспал всю ночь и еще день. Пока он спал, Айша вправила ему кость на плече, наложила повязку на рану в боку и прикрутила к покалеченной ноге сухую палку, — чтоб срослась кость.

К полудню ей пришлось развязать княжну, — оставлять тело ободритки ночью в лесу, на съедение диким зверям, она не хотела, а вырыть могилу в одиночку — не могла.