class="p1">Засыпая на матрасе, особенно после любовного акта, Артур нередко вытягивал руки над головой так, что его тело образовывало дугу. На день рождения в детстве дядя Исаак подарил мне золотую подвеску в форме антиквы «С». Он рассказал, что «С» происходит от старинного знака «верблюд». Много лет я с восторгом носила украшение на шее, думая, что в «С» помещается целый верблюд. Но сколько на самом деле может вместить в себя буква «С», я поняла только теперь, глядя на Артура, спящего на матрасе: обнаженное тело, изогнутое в форме убывающей луны. Ни одна «С», ни одна буква, ни одно украшение не смогло бы соперничать с его красотой, его излучением. Ничего.

Я не стала звонить в полицию. Я знала, что следует это сделать, но в голову закралась крамольная, бунтарская мысль. Сейчас, когда наша любовь потеряна, безвозвратно потеряна, я по-настоящему увидела ее масштабы, и вместо того чтобы предаться горю, преисполнилась необъяснимого вдохновения, граничащего со злостью. Невыносимое зрелище, мертвое тело Артура на матрасе, пробудило во мне скрытую творческую энергию. Я опрометью бросилась домой. Запыхавшись, включила компьютер, и как только раздалось гудение, а экран засветился, я ощутила, что установила связь с Артуром, уплывающим в Царство мертвых, ускользающим все дальше и дальше.

Как мало нужно, чтобы сорвать мир с петель? Быть может, возможность сотворить чудо есть у нас каждый день – и мы ее просто не видим?

Я была просто обязана создать синусовый узел из букв, запустить электрические импульсы; должна была заставить буквенное сердце забиться, ожить. Я с мольбой посмотрела на латунную «А», приделанную на жесткий диск.

Подростком я иногда заглядывала в спортивный зал, чтобы посмотреть матчи местной баскетбольной команды. Название клуба начиналось на «А», и обычная кричалка звучала примерно так: «Дайте мне А!» Толпа отзывалась, звучал призыв дать следующие буквы, пока под конец название команды не раздавалось в спортивном зале троекратно. Я часто сидела и слушала эту звучную перекличку. «Дайте мне А!», и рычание толпы в ответ: «А!», как будто я присутствую на встрече участников религиозного движения Великого пробуждения. Да, думала я с искренностью, о степени которой остальные могли только догадываться: «Дайте мне А! Дайте мне настоящую А!»

Я просидела за экраном двенадцать часов, не вставая, пока тело Артура медленно коченело всего в нескольких кварталах от моего дома. Мысли казались необычайно ясными. Я физически ощущала почти сверхъестественную активность нейронов, как что-то в моем состоянии увеличивает скорость столкновений и реакций. Мне открывалась суть вещей. Я снова сидела внутри дерева, вокруг меня грозно сверкали молнии. Первая же буква, за которую я взялась, вышла лучше, чем когда бы то ни было. Для этой последней отчаянной попытки мне было достаточно шестидесяти знаков и только одного начертания: обычного. Я ощущала прилив душевных сил. Мимо меня как в калейдоскопе проносился весь предыдущий опыт: дедушкино золотое письмо, рисунки фрекен, «M/S Baalbek», плывущий к солнцу, иллюминации Ханса-Георга Ская, испещренный иероглифами утес. Я с пугающей точностью, до сотых долей миллиметра, видела, что именно мне нужно подправить, поднастроить в каждом знаке. В то же время я действовала, как пьяная, не знала, что делаю, на какие кнопки жму, куда веду курсор по экрану; я знала только, что за считаные секунды овладела всеми нюансами, исчерпывающим пониманием сути, если не сказать больше – интуитивной мудростью, вселяющей в меня уверенность, что именно сейчас я создам то, чего бы раньше не сдюжила. Я парила в состоянии анестезии. И смутно припоминаю, что пришла в себя так же, как однажды после наркоза. Меня даже подташнивало похожим образом. Я заметила, что сижу и бормочу себе под нос, и внезапно услышала сякухати, на которую до того не обращала никакого внимания, звуки, наполненные воздухом, звуки, которые напоминали, каково это – взобраться на дерево и сидеть в густой кроне.

Я знала, что создала шрифт, подобного которому мир еще не видел. В нем была скрытая сила. Я взяла в руки стопку толстой изготовленной вручную бумаги, которая уже давным-давно лежала без дела, и распечатала «The Lost Story» новыми знаками, стояла и наблюдала, как лазерный принтер выплевывает сто восемь страниц текста, обряженного в последнюю версию шрифта Cecilia. Разрешение печати было похуже, чем типографское, но попробовать стоило. Было просто необходимо. В нетерпении я глаз не могла отвести от страниц, от всех этих крошечных букв. Самая что ни на есть обыденная вещь, и тем не менее полная чудодейственной силы.

Мне на глаза попалась «Q». Моя любимица. Я подумала о сперматозоидах. Их миллионы. Но для зарождения жизни нужен всего один. Изучила один из листов на просвет; чудилось, что знаки были живые, что они медленно двигались. Зажав еще непросохшие распечатки в руках, я кинулась обратно в квартиру Артура.

Я стояла и влюбленно смотрела, как он печет хлеб с чеддером и луком – он называл его «Дэвид Копперфильд», – и я спросила, что в выпечке вкусного хлеба важнее всего.

Его ответ меня удивил:

– Многие думают, что нужно что-то мистическое, особые манипуляции, особый ингредиент. Но нужна всего лишь мука. У нас слишком мало хороших мельников. Самая лучшая мука получается, если молоть ее на каменных жерновах.

Мука. Самое заурядное, что есть на свете.

Вернувшись в квартиру Артура, я принялась за работу. Проворно, целеустремленно, преисполнившись надежды. Я сняла с него футболку и белье. Тело окоченело. Лицо утратило цвет. Голый силуэт на матрасе напоминал живописное полотно. Я провела рукой по его коже, потрогала некоторые из тех отметин, которые он трогал сам, рассказывая «Потерянную историю». Можно ли еще что-то предпринять? Стоит ли пытаться вдохнуть жизнь в его остывшее тело? Я наполнила бутылку прохладной водой. Увлажняла листы один за другим и укладывала их на него текстом к коже. Я перешла на спину и внутреннюю сторону бедер, на ноги, слегка его приподняла. Когда я окунала листы рукотворной бумаги в воду, они приобретали консистенцию мягкой ткани, которая принимала форму всех его членов. Как гипс. Как будто в каждом звене его тела был перелом, и мне ничего не оставалась, как гипсовать их один за другим. Я поставила все на то, что дедушка окажется прав. Что письмо – это животворящее пламя. «Се, творю все новое». Неотрывно глядя на его голову, я пыталась запечатлеть в памяти каждую линию и каждый изгиб, бугорок или ямку, каждое пятнышко, каждый волос. Я давно это знала; мы с героем рассказа Артура одной масти: я думала, что ищу одно, но искала