Может, я ошиблась? Он никогда и не умирал? Если сердце прекращает биться надолго, но затем возвращается к привычному ритму – разве на мозге это не скажется?

Но что, если чудо произошло?

Не знаю. Ничего не знаю.

В прихожей, уже уходя, я вспомнила про дверь в спальне. Темную дверь, которая была всегда заперта и которая, как я думала, ведет на черную лестницу. Путь побега. Вернувшись, я схватилась за ручку. Дверь внезапно оказалась открытой. Я заглянула в комнату размером в семь-восемь квадратных метров, выкрашенную краской оттенка терракоты. Голые стены. На полу стояла старая швейная машинка «Зингер». Больше ничего.

Раздался телефонный звонок. Я рванула к нему, с отчаянной надеждой. Это была Эрмине. Артур звонил ей и просил передать мне сообщение: он покинул страну.

– И все? – спросила я.

– И все, – сказала Эрмине.

Она явно не слышала ничего о том, что с нами приключилось.

Мне захотелось спросить ее, уверена ли она в том, что голос звонившего принадлежал Артуру. Но я не спросила.

– Скажи, если я могучем-то помочь, – повторила Эрмине прежде, чем повесить трубку.

Артур уехал. Артур получил жизнь обратно, но уехал из страны, и я представления не имею, где он.

Почему он уехал? По своей ли воле?

Не знаю. Ничего не знаю.

Я накинула одну из курток, которые висели в прихожей. Уходя, я вдохнула его аромат, благоухание Внутреннего Средиземноморья. Ноги сами понесли меня к «Пальмире». Было холодно, чувствовалось приближение снега. Я мерзла. Кто-то уже снял вывеску. Я подошла к витрине и заглянула внутрь. В помещении было пусто. Я никогда раньше не видела такой пустой комнаты.

Ковыляя, я вернулась в квартиру Артура и присела на стул в спальне. Хотела посмотреть на матрас, где произошло чудо. Да только кто теперь разберет, что есть большее чудо: два тела, которые еженощно прижимались друг к другу, или он, Артур, умерший на этом матрасе и вернувшийся к жизни.

Я не отважилась больше жить в своей квартире. Уладила все, что следовало уладить перед отъездом сюда, в монастырь, на двенадцать дней. Чтобы искупить вину. Чтобы молиться. Чтобы трудиться. Я лишилась всего, но я жаждала запечатлеть свой опыт на бумаге, при помощи тех букв, что остались у меня в распоряжении. Сначала я подумала одолжить ноутбук, чтобы использовать предпоследнюю версию Cecilia. Чтобы мои слова наполнились весом и легче проникали в душу читателя. Но позвонив в английскую фирму, которая отвечала за набор «The Lost Story», я узнала, что у них только что приключилось несчастье, и файл пропал. Им удалось спасти большую часть текста, но шрифтовой файл был утерян бесследно. Меня так и подмывало спросить, о каком несчастье речь. Они уверены, что это случайность? Я ничего не сказала, но проклинала себя за то, что не позволила им сохранить отдельную копию шрифта. Сразу после этого мне позвонили из Лондонского издательства и спросили, что же им теперь делать. Вот-вот должен был выйти второй тираж.

– Перефотографируйте первое издание. А впрочем, делайте что угодно, ведь сам текст все еще у вас, – сказала я, вдруг потеряв к этому всякий интерес.

Я знала, что неизбежное рано или поздно случится: скоро кто-нибудь переиздаст «The Lost Story» с другой гарнитурой – ведь им невдомек, что весь успех книги заложен в шрифте. Я сделалась равнодушной. К тому же теперь меня занимали другие вещи. Я решила написать свою собственную историю. Реконструировать шрифт? Я отбросила эту затею. Не столько потому, что это заняло бы массу времени, сколько потому, что мне в душу впервые закралось подозрение: один шрифт тут не поможет; сейчас, в нынешней ситуации, дело в другом. Что я буду рассказывать? Смогу ли я изложить все то, что со мной приключилось?

У меня есть все, что нужно. Бумага и чернильная ручка, черный бриллиант. Инструмент, который к тому же напоминает о бабушке. И я собираю мозаику. Охотней всего я бы вырезала ее на камне. Сейчас все так недолговечно. Письмо на песке. Кремний. Пара ударов по клавиатуре, и слов нет как нет. Теряешь небольшой ящик, а вместе с ним целую библиотеку, ларец со знаками, которые дали бы людям возможность вырваться из своего замкнутого круга.

Я положу эти листы – мои «посмертные записки» – в конверт, запечатаю его сургучной печатью и адресую Эрмине вместе с сопроводительным письмом, инструкциями. Я отправлю его прямо перед вылетом. Знаю, что могу на нее положиться. Вот ее визитка – кусочек бумаги, который напоминает о маленькой типографии и о том, с чего все началось: со свинца. Со свинца и любви. Текст карточки набран шрифтом Garamond. Пальцы сами тянутся к ней, чтобы погладить буквы. Шрифт почти идеален. Неужто я и правда когда-то возомнила, что создам нечто, превосходящее этот шрифт? Да. Более того: я справилась. Давайте начистоту, я сделала еще больше. Все то, о чем я рассказала, произошло в действительности. Я сижу здесь и обеими руками держусь за эту уверенность. Но стоит мне прочесть слово «Пальмира», как я вижу, слышу, оно звучит эхом из рая.

Не знаю, что станется с этим текстом. Может, все без толку. А может, какое-нибудь издательство напечатает его и издаст в виде книги. Возможно, листы окажутся запертыми в ларец. Быть может, кто-то через несколько сотен лет прочтет их так же, как я читала записки Мастера Николаса. Как нечто загадочное, позабытое, тайное. Может быть. Может быть.

Я закончила. За окном самолет за самолетом взмывает в небо. Скоро я отправляюсь. Мне не за что уцепиться. Зато есть много денег и времени. Я знаю, что он где-то ждет меня. Что все это случилось с нами ради того, чтобы история сделалась только лучше.

Послесловие издателя

Мы уже вскользь упоминали в предисловии, что одна из наиболее будоражащих – если не сказать «сенсационных» – возможностей, заложенных в этом романе, как бы читатель ни относился к его содержанию, заключается в том, что текст проливает свет на загадочную личность автора бестселлера «The Lost Story».

В этой связи мы считаем возможным снабдить одно из центральных утверждений главного действующего лица вопросительным знаком. Мы связались с британским издательством, опубликовавшим «The Lost Story», однако, ссылаясь на условия контракта с автором, они отказались прокомментировать, какой гарнитурой сотрудники пользовались во время набора первого издания. Поэтому мы попросили нашего главного художника тщательно изучить данную гарнитуру в сотрудничестве с группой экспертов. Они также сошлись во мнении, что шрифт отличается