– Он из-за чрезмерного женолюбия едва не погубил княжье поручение, – сказал Лют, глядя на танец костра. – Так нельзя. Женщины не могут быть превыше долга перед отечеством. Никогда.

Нежелан покивал – видно, в городе что-то случилось, всего не знает, но Лют зря не сделает. Жалость к Буслаю испарилась, к тому же вспомнились его бесконечные придирки.

Буслай пришел в себя быстро – Лют бил умеючи. Шатаясь, приблизился к поклаже, в руках заплясала баклажка. Засохшая маска отвалилась красными ломтями, лицо стало выглядеть куда лучше, хотя рассечения чернели неприятно, а глаза стремительно заплывали.

Гридень подковылял к костру. Бедовик вручил ему парующую бульоном плошку. Ложка зачерпнула жидкость и застыла у опухших губ.

– Лют, – сказал Буслай хриплым опустошенным голосом, – зачем гривну выбросил? Жалко ведь.

Солнце величаво садилось на взбитые перины золотистых облаков. Мир потускнел, лучи налились сонной краской. Великолепие заката отразилось во влажных от слез глазах, трели насекомых нарушил всхлип.

Юный пастушонок протер кулачком покрасневшие глаза. Его босые ноги с хрустом сминали траву. Кнут в безвольной руке волочится хвостом. При каждом шаге в живот тыкалась запрятанная за пазухой дудочка.

Перед глазами мелькали заросли густой сочной травы, иногда сменялись чахлыми кустами, затем порослью пожелтевших стеблей, короткой, будто подшерсток. Земля была усеяна отпечатками коровьих копыт, но самого стада не было видно.

Пастушок проследил за следами и громко разрыдался. Горячая запруда прорвалась, залив щеки: следы вели к мрачной стене леса. Даже с большого расстояния от стволов веяло недоброй прохладой.

– Ой и попадет мне! – тонко взвыл паренек, присев на корточки. Руки обхватили голову, сжали сильно, надеясь выдавить из нее страшные образы порки.

От отчаяния он выхватил дудочку, и поле огласили прерывистые звуки, похожие на плач избиваемой собаки. Рулады насекомых на миг притихли, затем грянули с новой силой. И с насмешкой.

Ивашка со страхом посмотрел на лес – в груди бушевала холодная вьюга, а ноги супротив воли сделали шажок вперед: может, лес не так страшен, а без стада дядька Нечай уши оборвет, без еды оставит. А как без еды, если нужны силы на заживление выпоротой задницы?

Умирая при каждом шаге, пастушонок двинулся к лесу, издавая дудкой сиплый вой. Деревья росли при каждом шаге. Ивашка заломил голову до хруста – лес стоял громадной стеной. С опаской скосил глаза вниз, пятки потоптали траву опушки.

За стеной стволов страшно ухало, от треска веток сердце обмирало, сильнее сочился холод. Ивашка оглянулся на чистое поле, ничуть не страшное даже в свете закатного солнца. Неистово потянулся к простору, подальше от страшных деревьев.

Слуха коснулось отдаленное мычание, сердце подпрыгнуло, в груди разлилась горячая волна. Радостное ослепление развеялось уже под сенью леса. В уши врывался настороженный шелест листвы, чудилось, что в голос листвы вплетался людской шепот или…

Мягкая лесная трава была обильно утоптана прошедшим стадом, стригущим лишаем выглядели ощипанные участки. Цепь следов уводила за деревья: могучие замшелые великаны с кроной размером с крышу терема. Меж стволов угодливо ютилась молодая поросль, не стволы, а так – стебли крупной и сочной травы.

Ивашка застыл в мучительном выборе: пойти в лес за убежавшим стадом или вернуться к дядьке Нечаю, который кожу со спины и задницы ремнем сдерет, будто заяц бересту. Идти в чащу не хотелось. Дудочка застыла у губ, несмелая мелодия вплелась в лесные шорохи. Пастушок от усердия глаза выпучил, ждал, когда прибегут рогатые, очарованные музыкой.

На сей раз буренки не зашумели в зарослях, не замычали протяжно, будто подпевая знакомой дудочке. Пастушок оборвал мелодию с противным воем, дудка скрылась за пазухой. На негнущихся ногах он двинулся в заросли.

Кусты с хрустом раздвинулись, и открылась небольшая прогалина. Сердце юнака радостно прыгнуло и… рухнуло в пятки, разлетевшись острыми осколками. Туши коров лежали вповалку, в стеклянных глазах мутно отражался лес, возле одной кишела вереница муравьев, жуков, да и к остальным подбирались мелкие жруны, спеша урвать кусок до прихода крупных.

Пастушок повернулся на костяной стук, и дыхание вылетело из груди с сиплым свистом, будто взял неверную ноту. Трясучка мигом выбила силы, даже ног не чуял. Пальцы ухватились за резные обереги на поясе, фигурки уточек, коней скользнули под кожей холодно, привычного тепла не вызвав.

Существо нехотя оторвалось от созерцания павших коров. Загремело, потом противно хрустнуло. Пастушонок с ужасом уставился в черные провалы рогатого черепа, на траву, видную сквозь прутья ребер. Коровий скелет «глянул» жутко. В груди у паренька мгновенно смерзлось, со звоном к голове подкатила тошнота, лес залила ночная тьма.

Он потер трясущиеся ладони друг о дружку, будто хотел зажечь огонь. Мелькнула мысль: петуха бы да лопату, но насмешливое понимание, что не успеет зарыть пернатого и пошептать заумь, стерло желание без следа.

«Волос благой, защити!» – молится мальчишка истово.

Коровья Смерть повела головой, будто принюхиваясь дырками ноздрей, шейные позвонки противно скрипели – как дверь на ржавой петле под порывами ветра. Ноги согнулись с глухим визгом. Громыхая костями, неестественно белыми, будто их долго вываривали, а затем побелили, нечисть приблизилась к замершему человечку.

– Мамочки!

В голове лихорадочно пронеслась успокаивающая мысль, что Коровья Смерть страшна скоту, а людям бояться нечего, но в груди рос тошнотворный холод, потом свет в глазах померк.

Сквозь мощный гул в ушах пробилась слабая человечья речь:

– А ну, кто тут озорует?

Пастушок приоткрыл глаза. В воздухе со свистом мелькнула размазанная полоса, громко кракнуло. Ладонь инстинктивно закрыла лицо от обломков костей. Острые рога кувыркнулись в воздухе и вонзились в мягкую почву. Коровий скелет с шумом дернулся и со скрипом осыпался на траву белой кучкой.

Войлочная глухота в ушах исчезла, пастушок поспешно вдохнул полной грудью. Воздух был такой вкусный, упоительный! Взглядом он поискал нежданного спасителя. С губ сорвался невнятный хрип, ноги подломились. Тело безвольно свалилось под копыта громадного коня с багровыми, как пекельные угли, глазами.

Всадник, могучан, будто оживший асилок, возвышался в седле вежей, закованной в кольчатую броню.

Не спеша он поправил ножны, свесился с седла и, как котенка, поднял парнишку.

Пастушок очнулся и взглянул: стена деревьев, пробитая багровыми просветами, виднелась меж длинных, остроконечных конских ушей. Юноша пискнул: меж ушами мог уместиться без труда он сам. Спиной он утыкался в железную стену. В испуге он вскинул голову, взгляд затерялся в черном лесу бороды.

Сверху, где-то под кронами, громыхнул гром, пастушок пораженно разобрал слова: