Наш ум по природе своей не в состоянии вместить в себя концепцию вечного и бесконечного существования материи и одновременно ее возникновения из случая и Первовзрыва, да оно и не нужно, достаточно допустить эту антиномию, чувственное ее представление невозможно, равно как и ее удовлетворительное умственное понимание, итак, между случаем и необходимостью залегает пауза, та самая пауза, которая составляет сердцевину любого художественного образа: в том смысле, что художник не знает и не узнает никогда до конца свое кровное детище, и вот мы, читатели, интуитивно чувствуя этот момент, также не особо напрягаем воображение, чтобы воссоздать в уме зрительный образ персонажей.

Каков парадокс: мы требуем от автора, чтобы он создавал свои художественные миры «как в жизни», то есть максимально правдоподобно, а сами по мере восприятия искусства это правдоподобие опускаем, нам важна лишь основная мелодия действия, тогда как бесконечные его подробности во все стороны нас нагружают и утомляют, особенно при чтении детективных романов это заметно: мы «глотаем» целые куски, чтобы поскорее узнать, «чем все закончилось».

С классическим искусством дело обстоит, правда, несколько иначе: там мы смакуем иные мастерские детали, коих не счесть – на то она и классика – однако тоже за счет опускания или забвения других и быть может не менее мастерских нюансов, потому что все взять от книги нельзя, не позволяют возможности ума и воображения.

Вот почему в детстве и юности, когда сюжет и финал для нас были важнее обставляющих их подробностей, мы буквально «глотали» книги, тогда как в зрелом возрасте, когда все сюжеты и все финалы – причем не только в книгах, но и в жизни – нам более-менее известны, мы склонны минутами, а то и часами задерживаться на каких-то особенно полюбившихся нам страницах, – и чтение как таковое прекращается, уступая место созерцательной паузе во время чтения, – но куда мы смотрим во время таких пауз? мы смотрим поистине «туда – не знаем куда», и что мы там видим? мы видим там воистину «то – не знаем что».

И вот это, может быть, и есть первая и последняя истина восприятия искусства, но большинство людей, не догадываясь об этом и сетуя на себя за «потерянное время» и «ослабевшее воображение», пытаются, растормошив себя, вернуться к прежнему и адекватному, то есть вполне внимательному и чувственному восприятию искусства: тем самым, отойдя от истины, они опять возвращаются к поиску ее, – но ведь это тоже неплохо: как видно, между теми, кто обрел истину, и теми, кто все еще ищет ее, нет особой разницы.

Как будто могло быть иначе.

Тихий приют вечности. – Разговор оборвался (собеседника вызвали к телефону) – и человек, временно исполняющий обязанности какого-нибудь мелкого служащего, всей мыслящей частью своего существа больно ударился о то вакуумное пространство, которое явилось внезапно на месте прерванного диалога и которое повелительно требует возбужденного хождения взад-вперед по комнате с периодическим выглядыванием из окна: в этом состоянии человек не замечает того, что происходит на улице, не может сосредоточиться на какой-нибудь мало-мальски любопытной мысли, не в силах что-то вспомнить или что-то предположить, не может принять какое-либо даже самое простенькое решение, в этом состоянии человек вообще по сути выключен из многосложного круговорота бытия, не получив взамен какой-либо стоящей физической или духовной компенсации, точнее, он ее просто не сознает, ибо он – в паузе, а пауза – это все: пауза есть то крошечное колесико в механизме любого решительно феномена, от мироздания в целом до расстояния между соседними долями секунд, без которого этот механизм попросту не может работать.

Примеры? сколько угодно: пауза, во-первых, настолько незаметно, но радикально разделяет людей, что, даже зная их насквозь, мы их до конца все-таки не знаем и никогда не узнаем; во-вторых, персонажи в тот момент, когда автор перестает о них сообщать, проваливаются в паузу, точно исчезают в «черной дыре»; происхождение родов и видов на земле испещрено, в-третьих, непроходимыми паузами, которые называются мутациями; случай, в-четвертых, тоже пауза закономерности, но разве происхождение мира не случайно?

«Моцарт считал, – пишет итальянский дирижер Рикардо Мути в своих записках о Верди, – что самое главное в музыке, это пауза между звуками», и это в-пятых; а к тому, что именно в паузе между вещами следует искать объяснение вещей, приходят теперь единодушно как передовые ученые-естествоиспытатели, так и современные метафизики, это уже в-шестых; и в-седьмых, пауза есть самая настоящая кантовская «вещь в себе»: пока мы живем полной жизнью, паузы еще нет, мы даже не догадываемся остановиться посреди «вечного движения», задержать воздух и удивиться осенившему нас внезапно осознанию несотворенности всех вещей, но как только мы, однако, задумываемся над этой несотворенностью, паузы уже нет, она неизбежно заменяется той или иной умственной конструкцией, коих в коллективном человеческом сознании плавает великое множество.

В состоянии вечной паузы живут кошки: недаром им приписывается святая домашняя мудрость и астральное видение вещей, а лучше всего, стоит повторить, природу паузы демонстрирует чтение в позднем возрасте: мы склонны отвлекаться от книги и задумываться ни о чем, причем все чаще и дольше, однако от этих отвлечений мы получаем почему-то едва ли не большее эстетическое наслаждение, нежели от самого чтения, и это великая тайна как чтения, так и паузы посреди него: так кошка, направляясь в спальню, почему-то задерживается в коридоре, оборачивается, смотрит на вас долгим многозначительным взглядом, а потом сворачивает в кухню – и для нее оба маршрута одинаково важны и неважны.

В юности, как уже сказано, подобное восприятие было невозможно: не только намеченная книга должна была быть прочитана до конца, но и главные события жизни – прежде всего на тему любви, семьи и профессии – должны были быть исполнены, власть судьбы, богов или просто первоосновных человеческих инстинктов была в том возрасте абсолютно неодолимой, нельзя было отвлечься от сценария и хоть немного задуматься над играемой ролью: да, пауза в те дальние-дальние годы была невозможна.

Но слишком долго задумываться во время паузы тоже нельзя: умственная конструкция, подобно Мефистофелю, тотчас предлагает свои услуги, однако от нее следует благоразумно отказаться, долгое пребывание в паузе посреди жизни чревато созданием философии жизни, а долгое пребывание в паузе во время чтения грозит возникновением объяснения текста, – и то и другое никуда не годится.

Всмотритесь повнимательней в глаза кошки и сравните их, заглянув в зеркало, со своим собственным взглядом, когда вам только что пришла «умная мысль» насчет мира или книги: вы будете удивлены, обнаружив, что в кошачьих глазах куда больше мудрого спокойствия и тишины, чем в ваших, но что это доказывает? наверное, прежде всего то, что мудрость может существовать помимо мыслей и, может быть, только помимо и вопреки мыслям существует.

Такова мудрость кошек, буддистов и иных простых людей, умудрившихся не прочитать в своей жизни ни единой книги, но мысль и мудрость все-таки не исключают друг друга, ведь мудрость по отношению к мысли находится в положении превосходного родства: она мать или старшая сестра мысли, и потому мудрость инстинктивно протягивает руку мысли, давая ей возможность подняться до себя, однако условие достижения мудрости для мысли не простое: она должна соединиться со своей противоположностью, то есть, отправившись в одном направлении, мысль призвана, пронзив пространство и время, выйти к себе самой с другой стороны, соответственно поменяв знак, – это и есть простейший механизм возникновения антиномии.