Вот это самое блаженство – о котором нельзя, правда, сказать, сколько оно продолжается и что за ним следует – с полным правом можно рассматривать как космическое услышание молитвы, с какой люди обращаются к Высшим Силам в тяжелые и особенно предсмертные минуты, причем услышание это происходит еще прежде самой молитвы и даже независимо от нее, – можно ли представить более превосходную благодать?

Правда, человек все-таки молится об осуществлении некоего конкретного желания, и исполнение его, действительно, равнозначно с естественно-научной точки зрения чуду, да, человек молится чуду «Господи, сделай так, чтобы…», но чуда обычно не происходит, а человек продолжает молиться: кому? получается, что Тому, кто сейчас не откликнулся на его молитву, но, быть может, откликнется в следующий раз, или в послеследующий, или через год, или в конце жизни, или на худой конец после жизни, или в жизни следующей, или послеследующей, – но не может быть так, чтобы молитва человека, если она искренняя и идет от сердца, осталась неуслышанной, такого просто быть не может, все может в жизни случиться, но только не это.

В глубине души человек знает, что любая его молитва будет наверху услышана и исполнена во благо молящегося, просто последнему не дано знать, что значит для него во благо, обычно молитва начинается с громких и ненужных слов, продолжается тихими и важными, а заканчивается всегда отсутствием любых слов, то есть молчанием и безмолвием, но уже в тот момент, когда человек высказывает Богу свое заветное желание, он чувствует, что желание его где-то по большому счету праздное и, сознавая, что скрыть от Бога ничего нельзя, сразу поправляется: мол, да, желание мое само по себе пустячное, но ведь Ты сам создал меня таким, что иной раз от исполнения или неисполнения одного-единственного пустячного желания зависит вся жизнь моя и все мое счастье.

Это потом, когда все обратится в прошлое, и человек увидит всю прожитую жизнь свою как сюжет, предложенный Богом, но написанный им самим, увидит, что и предметом его молитвы был всего лишь критический поворот в его судьбе, причем от неисполнения молитвы поворот этот только выиграл в экзистенциальной тяжести и выразительности, – вот тогда человек перестанет раз и навсегда обижаться на неисполненность его молитвы, и тогда только он поймет, что молчаливый диалог с Богом, не имеющий ни начала, ни конца, – единственное, что хотел и хочет от него Бог, а молитва и без того всегда присутствует в таком диалоге, присутствует в той самой благородной и вместе доступной всякому психологической форме, когда от души и больше всего хочется дать именно тому, кто НЕ просит: кстати, один из заветов великого романа «Мастера и Маргариты».

Вообще, чем легче побуждение души, тем больше его экзистенциальный вес: любой поступок, даже самый благородный, оставляет след на земле и о нем, в зависимости от перспективы, судят по-разному, – сколько в мире было прекрасных, благородных поступков, но поступков злых, бесчеловечных, чудовищных и преступных было наверняка не меньше, если не больше.

Слово легче, чем поступок и, будучи прямым орудием воли, оно удивительно легко способно управлять человеческими делами, – даже высказывая самые простые и ясные для всех истины, оно нередко ведет к двусмысленности и недоразумениям, не говоря уже о призывах, декларациях, внушениях, агитации, прямой лжи, провокации, недосказанности и тому подобное, опять-таки: много прекрасного в мире было содеяно словами, но едва ли не больше было теми же словами разрушено, оскорблено, спровоцировано или опошлено.

Легче и тише слов безмолвие, оно же и самое безупречное во всех отношениях: во имя безмолвия не было еще совершено ни единого преступления, безмолвие никого еще никогда не унизило, но многих и многое возвысило и облагородило; не следует путать безмолвие с молчанием, молчание есть всего лишь отсутствие речи и в иных случаях молчать нельзя, безмолвие же суть полное отсутствие слова и поступка и вместе их зачинающее лоно: все выходит из безмолвия и возвращается в него, оно – центр бытия и мироздания, и чем в большей степени мы его в себя впитываем и им наполняемся, тем сами ближе становимся к центральной точке Вселенной.

Итак, истина есть всего лишь вопрос геометрии: чем дальше от центра к периферии, тем удаленней от истины, уже само словцо «отсутствие» отдает своеобразной магией: оно безоговорочно принимает мир и все, что в мире, но одновременно выстраивает иерархию, которая пронизывает весь космос снизу доверху, а точнее, от периферии к центру, – и вот на периферии оказываются вещи присутствующие, а в центре вещи отсутствующие, и чем дальше мы отходим от окружности – а отходить от нее можно только к центру – тем в большей степени все то, что мы успели испытать, почувствовать и осмыслить в жизни, заменяется не чем-то высшим, потусторонним или божественным, а всего лишь собственным своим отсутствием, но это отсутствие по странному совпадению оказывается вместе и самым высшим, и в хорошем смысле потусторонним, и в идеальной интерпретации божественным.

Логика и чистота такого космического порядка вещей настолько поразительны, что им трудно сопротивляться, когда же весь мир становится для человека отсутствующим, цель индивидуального развития достигнута: сознание дошло до центра и слилось с центром, дальнейшее движение – от Низшего к Высшему – невозможно: на буддийском языке это зовется просветлением, – мир для просветленного сознания не исчезает – куда ему исчезнуть? – но продолжает существовать в аспекте собственного отсутствия.

Однако означает ли это, что всю жизнь нужно безмолвствовать? нет, не обязательно, хотя это, наверное, была бы далеко не самая худшая жизнь, в конце концов разве мало людей, всю жизнь проведших в медитации? но в любом случае на полное и окончательное безмолвие, как на последнюю цель, направлено любое индивидуальное существование, хочет оно того или не хочет (скорее не хочет, потому что склонно с первого до последнего часа что-то делать и что-то говорить).

Да, каждый из нас знает по опыту: когда умирает какое-либо живое существо, безмолвие от его былого существования становится настолько веским и многозначительным, что никакие слова и никакие дела этого существа не могут сравниться в своем непостижимом и пронзительным на нас воздействии с заключительным его отсутствием, дела и слова призваны только оттенить спящее в их недрах безмолвие, как оправа оттеняет драгоценный камень.

Так точно слова в молитве обрамляют ее бессловесную и безмолвную суть, ибо все в этом важном деле сводится только к тому, что Кто-то нас там обязательно ждет, а Кто именно, мы в точности не знаем и никогда не узнаем, а если так, если увидеть Того, Кто нас ждет, нельзя ни внешним взором, ни даже внутренним, то во время молитвы мы инстинктивно закрываем глаза лица и стараемся по возможности прикрыть еще и «очи души»: только полное закрытие глаз и очей создает предпосылки для молитвы, которая будет свыше услышана.

Поэтому когда в наше окончательно просвещенное время, обращаясь по сторонам, мы видим, во-первых, только потрясающую многомерность бытия, которая, как в наставленных друг на друга зеркалах, уходит в иные и прежде всего посмертные измерения, из чего прямо следует невозможность остановиться на каком-то одном из них – но как же тогда верить и во что? – когда, во-вторых, мы замечаем, что все по-настоящему сильные и выдающиеся духовные Мастера независимо от окраски – христианские ли они по духу, или буддийские, или приверженцы йоги – продолжают верить в собственное предназначение с удивительной и непонятной «просвещенному» уму односторонностью, как и сотни, и тысячи лет назад, и когда, в-третьих, становится очевидным, что искренняя, сопровождающаяся интенсивной внутренней работой вера реально улучшает состав крови, реально снабжает ткани тонкой энергией, реально побеждает раковые клетки – на все это существуют достоверные статистики, – итак, когда мы все это видим и пытаемся свести к общему знаменателю, вопрос об отсутствующем Боге находит, наконец, свой единственный и вполне удовлетворительный ответ: лишь когда Высшее непостижимо отсутствует, но безусловно существует, человек отправляется на Его поиски (ведь то, что перед глазами, искать незачем), и то, что он обретает в конце пути, никогда не имеет законченного в себе облика, никогда не дает гарантии на обретение последней истины и никогда поэтому не освобождает от дальнейших поисков, зато всегда идентично с собственной судьбой, а так называемые «знамения», по которым мы судим о достижении Бога – разного рода преодоления естественного порядка вещей, называемые еще чудесами – есть, быть может, всего лишь яркие жанровые признаки одной и наиболее распространенной эпопеи о преодолении человеком собственных границ и восхождении к Запредельному.