Выйдя на поиски смысла или последнего обоснования жизни и не найдя его – ибо найти его значит лишь произвольно выставить ту или иную субъективную умственную конструкцию – возвратиться к себе самой, то есть, описав мировоззренческую окружность того или иного диаметра – чем больше он, тем глубже сама мысль – замкнуться на себя и образовать точку как исходный пункт и вместе центр антиномии, – таков судьбоносный, то есть извне и свыше предуказанный путь мысли как духовного феномена: эта точка и есть пауза в вышеописанном смысле, и где бы мы ни были, на каком бы уровне бытия ни пребывали, – всегда есть возможность преобразовать мысль в антиномию, то есть из зодчих какого-нибудь умозрительного культа – чем по природе своей являются наши мысли – сделать геометрические координаты чистого бытия, – каковы в основе своей антиномии.

Соответственно, привыкнув мыслить антиномиями, не нужно уже всякий раз отправляться в кругосветное умственное путешествие, имеющее целью, выйдя из одной точки, возвратиться к ней с другой и противоположной стороны, достаточно помнить и твердо знать об этом мировом законе, а память и твердое знание о нем сами гарантируют нам неизменное пребывание одновременно во всех таких путешествиях, будь то в прошлом, настоящем или будущем: находясь в срединном антиномическом срезе восприятия мира, мы получаем несомненную онтологическую уверенность его постижения, не затрачивая на то ни малейшего умственного усилия, – это и есть субтильное состояние вечного пребывания в метафизической паузе, но для того, чтобы упокоиться в нем, необходима предварительная колоссальная умственная работа, надобно научиться видеть и переживать мир в антиномиях.

А пока ждешь собеседника и взад-вперед нетерпеливо ходишь по комнате, выглядывая периодически из окна, разве это можно сделать? нет, конечно, но догадаться смутно все-таки можно! и вот, предчувствуя сие великое открытие, которое, быть может, перевернет навсегда жизнь, но в то же время не делая из этого громкого спектакля, по принципу: все великое тихо, просто и скромно, человек инстинктивно пытается найти адекватный этой судьбоносной ситуации актерский жест, – как правило везде, всегда и у всех людей жест этот состоит в показе некоторого недовольства во взгляде при возвращении собеседника и возобновлении прежнего разговора с ним.

Учитель и ученики

I. – Все-таки жизнь каждого из нас подобна решению уравнения с несколькими неизвестными: последних не настолько много, чтобы уравнение было изначально неразрешимым, но в то же время и не так мало, чтобы уравнение решалось легко и просто, неизвестных ровно столько, сколько нужно для каждого отдельного человека: у одних их больше, у других меньше, но в любом случае они есть, – и человек мучительно пытается заменить загадочный икс конкретным житейским содержанием.

Как тут не вспомнить тупую и мучительную мольбу во взгляде вызванного к доске ученика? тот забыл ответ, хотя прекрасно подготовил домашнее задание, но одноклассники не могут ему помочь, потому что уравнение, написанное на доске, оказалось на голову сложнее проходимой темы, да и сам учитель краснея видит, что записанная им задачка никогда не приводилась в школьных учебниках, и вообще непонятно, откуда она взялась и кто ее автор.

Уравнение в общем-то не такое уж и сложное, просто оно чуть-чуть отличается от всех ему подобных в школьной программе, и вот в наступившей тишине весь класс как единое человеческое существо углубился в решение странного уравнения, – и только слитное выражение торжества и разочарования во взгляде всего класса как единого человеческого существа при разрешении задачи в который раз продемонстрирует парадоксальное отношение человека к Истине как к чему-то такому, что нельзя искать, но нельзя и не искать, нельзя найти, но нельзя и не найти.

Значит ли это, что Истина отсутствует: ныне и присно и вовеки веков, но без Нее, этой отсутствующей Истины, нам нельзя жить: ныне и присно и вовеки веков? да, значит, потому что то, что отсутствует, заведомо существует, а значит его нужно искать и можно найти… стоп! не совсем так, скорее, то, что отсутствует, правда, существует, но найти его нельзя, ибо оно отсутствует субстанциально, зато искать его можно, – а ищут ли его проницательными глазами Льва Толстого или тупо-умоляющим взглядом незадачливого ученика у доски, не играет никакой роли.

И разве что эстетика поиска у них немного разная.

II. – «Вы же прекрасно понимаете, молодой человек, что раз существуют вещи, причем такие сложные, как мы с вами, то должен существовать и Тот, кто их сделал», – сказал Учитель с той бесконечной теплотой во взгляде, которая, казалось, учла все возможные возражения и которая поэтому готова изливаться на Ученика без каких-либо ограничений, присно и вечно, подобно солнечной теплоте и свету. – «Да, вы правы, дорогой учитель, Творец должен быть, но ведь все дело в том, что для творения разницы между бытием и небытием творца никакой нет, потому что оно, творение, и по природе Творца, и по природе творческого акта, и по собственной природе так же мало может знать о своем создателе, как знала Анна Каренина о Льве Толстом», – для вида немного задумавшись ответил Ученик, – и во взгляде его появилась та ответная, притворная и не уступающая учительской теплота, которая лучше все прочих факторов демонстрирует изначальное, затаенное и непреходящее соперничество между Учеником и Учителем.

И сколько бы ни продолжался подобный диалог, метафизический его финал – то есть вполне соответствующий внутренней логике – заранее известен: это знаменитый безмолвный поцелуй Учителем Ученика как триумф Парадокса, – только он один может положить конец этому всем давным-давно надоевшему, а больше всего самим его участникам, спектаклю, а до тех пор пока это не произойдет, Учитель и Ученик, продолжая разыгрывать знакомую наизусть сцену, будут оставаться намертво друг к другу вечным сюжетом учительства привязанные, – точно каторжники к галерным веслам.

III. – Что дал миру Будда? медитацию? но она была до него, учение об освобождении от страданий? но от них нельзя освободиться, – вот и получается, что Будда дал миру свой оригинальнейший сюжет и больше ничего.

Не иначе Иисус Христос: что он дал миру? любовь? но во имя его пролилось больше крови, чем во имя всех его противников, путь к Богу? но он у каждого свой и разный, – так что остается один лишь колоссальнейший сюжет с тысячей возможных трактовок и больше ничего, – но человеку ничего другого и не надо.

Это все равно что я читаю полюбившуюся книгу и воображением настолько переношусь в мир героев, что на некоторое время забываю о повседневности: так большинство людей идут в церковь и под воздействием торжественной храмовой атмосферы тоже забывают на час будничную жизнь, – но чтобы жить воистину религиозной жизнью, нужно в повседневности думать, чувствовать и поступать точно так же, как в церковном храме.

И однако никто никогда и нигде не смог отождествиться вполне с вымышленными героями, спрашивается: а возможна ли в таком случае полноценная религиозная жизнь, подразумевающая также полное отождествление обыкновенного человека с героем его религии? нет, точно так же невозможна, и вышеприведенное сравнение остается в силе, причем во всем объеме, так что как нельзя сопереживать произведению искусства и при этом творчески и по-своему не переиначивать его в соответствии с собственными духовными потребностями, так невозможно окунаться в какую бы то ни было религию и при этом не вносить в нее хоть какие-то индивидуальные нюансы: и то и другое просто физически неосуществимо, и это даже очень хорошо, так было всегда и везде, и так будет испокон веков: аминь.