— Пожалуйста, снимите маски. — Он говорил спокойно, но в его голосе звучала сталь. — И капюшоны тоже.

— Оставь нас в покое, — огрызнулся Канту, наставив на незнакомца нож. Кровь еще капала с лезвия, прожигая дырки во льду. — Не знаю, кто ты такой, но у тебя нет права просить нас об этом.

— А я и не прошу. Снимите маски, не то я сам их сорву.

Тобиас протолкался к ним.

— Мы собрались пообедать, а этот червячник вдруг обезумел и накинулся на нас. Мы пойдем.

— Сначала снимите маски.

— Как же, сейчас. Ты сам в маске, а хочешь, чтобы мы сняли свои. В ответ на это незнакомец нагнул голову, как бы кланяясь, и одним движением сорвал маску с лица.

— Я Найджел с Кваллара, а этот человек, которого вы оберегаете, — Данло ви Соли Рингесс. Я узнал его по голосу.

— Воин-поэт! — крикнул кто-то из кольценосцев, увидев курчавые черные волосы и бронзовое лицо Найджела. — Воин-поэт из гвардии Ханумана!

Услышав это, зеваки начали разбегаться, но из-за большого скопления народа это получалось не слишком быстро.

В правой руке Найджела словно по волшебству появился нож, а в левой — игольный дротик с черным наконечником. Тобиас извлек из-за пазухи лазер, четверо кольценосцев достали свои ножи.

— Нет! — снова крикнул Данло.

У Тобиаса Урита был шанс убить воина-поэта. Тобиас в отличие от многих не испытывал при виде воина-поэта с ножом в руке парализующего ужаса, столь часто помогающего воинам-поэтам заколоть свою жертву или впрыснуть ей яд.

Именно Тобиас вместе с самим Бенджамином Гуром расправился с двумя другими охранниками Ханумана. Но он не выстрелил, и в этом проявилось все присущее ему благородство.

За спиной у Найджела с воплями толпились люди, взрослые и дети, и Тобиас не выстрелил, опасаясь попасть в невинных.

Он убрал лазер и сменил его на нож.

— Уходи! — крикнул он, локтем двинув Данло по ребрам. — Беги что есть духу! Встретимся с тобой позже.

— Нет. Я обещал…

— Беги, я сказал! Этого все равно не остановишь!

В этот момент один из кольценосцев, Макан Кришман, сунул руку за пазуху, чтобы достать пистолет. Видимо, отравленный дротик воина-поэта внушал ему такой страх, что ему было все равно, попадут его пули в кого-то другого или нет. Он действовал инстинктивно, как отбивающийся от волка овцебык.

Данло, чтобы помешать ему, ухватился за холодный ствол, и воин-поэт, воспользовавшись этим, сделал свой выпад.

— Нет! — вскрикнул Данло, но Найджел уже метнул свой дротик в лицо кольценосцу. Игла пробила кожаную маску и вонзилась в щеку. Макан, будто сраженный молнией, пошатнулся, судорожно дернулся и повалился на Данло, как каменная статуя. Его карие глаза наполнились страхом: паралич, сковавший его, не давал ему даже дышать.

Нет, нет, нет, нет!

Данло уложил умирающего кольценосца на лед, и им овладела нерешительность, но не потому, что он боялся. Он поклялся, что больше не позволит Тобиасу и его людям убивать, но как он мог помешать им? Если он удержит руку Тобиаса, то поможет воину-поэту его убить, как и в случае с поверженным кольценосцем. Если он каким-то чудом сумеет отвести нож воина-поэта, приняв удар на себя, это поможет Тобиасу в его кровавом деле. Солнечный свет лился в безжизненные глаза Макана, и Данло понял: все, что он делал в этот день, только ускоряло судьбу, постигшую убитых. И грядущее кровопролитие он тоже не сможет остановить: оно столь же неизбежно, как восход солнца.

— Беги, Данло, беги! — снова крикнул Тобиас и взмахнул ножом.

И Данло, сбросив стеснявшую движения шубу, пустился бежать. Он не хотел видеть, как будут биться кольценосцы с воином-поэтом, но за несколько мгновений перед бегством поразительное зрелище само собой бросилось ему в глаза: одинокий Найджел против пятерых мужчин, вооруженных, как и он, ножами. Шансы казались вопиюще неравными, но судьба благоприятствовала воину-поэту, который всю жизнь тренировался в ожидании такого момента и в полной мере овладел своим убийственным мастерством.

Воин-поэт почти мгновенно перешел в то электрическое состояние, когда время замедляется, а мозг ускоряет свою работу, рассылая нервные импульсы по всему телу. Из человека Найджел преобразился в вихрь чистого движения. Он вертелся волчком, резал, колол, пригибался и отражал удары; его нож уподобился змеиному жалу, световому блику, вспышке молнии. Золотая шуба крутилась вокруг него огненным смерчем, золотая бронированная камелайка стойко встречала клинки Тобиаса и Канту. Трое других кольценосцев, охваченные ужасом и смятением, только мешали друг другу. Один из них вскрикнул, и белые кольца внутренностей вывалились из его вспоротого живота. Вслед за этим Данло перестал видеть что-либо, кроме пурпурного, припорошенного снегом льда, промежутков между вопящими людьми в желтых и бурых шубах и густо-синего неба вверху. Он бежал быстро, как только мог, и улицы, где бушевало насилие, вскоре осталась позади.

Нет, нет, нет…

Некоторое время он не слышал ничего, кроме стука своих коньков и людских криков вокруг. Потом пришли другие звуки: шорох ветра, чириканье птиц и дальний гул ракет. Сердце билось частыми, резкими ударами, похожими на взрывы. На коньках Данло мог обогнать любого, и резня, которую чинил позади воин-поэт, прибавляла ему скорости. Он бежал, и его коньки при столкновении со льдом посылали вверх по ногам волны боли. Он бежал с дикой грацией, свойственной только ему, и молился, чтобы воин-поэт его не догнал.

Бум, бум, бум, бум.

Ему очень не хотелось бросать кольценосцев в беде, но Данло счел, что, если он спасется, их жизнь — и смерть — будет оправдана. В том, что они умрут от ножа воина-поэта, он не сомневался. В какой-то момент он почти ощутил, как бьется сердце каждого из них, ощутил огонь их жизни в криках, в вибрации льда, в боли, разрывавшей его собственное дикое сердце. В следующий миг четыре сердца остановились.

На углу улицы Друзей Данло оглянулся. Глазами он видел только поток людей в шубах, но более глубокое зрение подсказывало ему, что воин-поэт его преследует. Сознание этого приходило к нему разными путями. Он сканировал улицу, как мультиплекс в поисках легкого корабля, и волны страха, перебегая от человека к человеку, докатывались до него. Он чувствовал эти волны, как кислотные ожоги глубоко внутри.

Он различал вдали стук коньков воина-поэта, словно пение далекой звезды. Потом Данло стал видеть его. Вспышка молнии отпечатала у него в голове образ воина-поэта, несущегося с адской скоростью. Золотой плащ развевался у него за спиной, с ножа капала кровь; он летел, отталкивая с дороги кричащих прохожих.

Умереть, умереть, умереть.

Именно такая мысль пришла Данло в голову — остановиться, дождаться воина-поэта и умереть. Но если он подставит себя под его нож, получится, что Тобиас Урит и остальные пожертвовали собой напрасно. Кроме того, Данло, если честно, не хотел умирать. Он хотел жить и потому продолжал бежать. Он не боялся, что воин-поэт выстрелит в него из лазера или пистолета: Найджел и ему подобные презирали оружие такого рода. Данло бежал очень быстро, заботясь только о том, чтобы не налетать на других конькобежцев. Вихляя в толпе, он несся вперед, словно луч света. Ветер трепал его черную камелайку, яркое солнце резало глаза. Время смыкалось, как снеговые тучи, и вся вселенная сжалась до пурпурного ледяного коридора впереди. Шорох тысячи пар коньков совпадал с биением его крови. Блестела сталь, свистел шелк, и Данло мог точно предсказать, когда конькобежцы перед ним разойдутся и откроется просвет. Он проскакивал в эти просветы, как легкий корабль в бесчисленные окна мультиплекса. Почти ничего не стесняло его бега, и дикая радость, бурлящая в нем, делала его похожим на летящую по небу белую сову.