– Ты давай держись тут, а я к Петрову! Поддержим тебя фланговым огнем! Понял? Держись, Иван!

– Да я что… Пока патроны есть, я к своим окопам ни одну блядь не подпущу.

Дикуленок смотрел на Воронцова не мигая. Его широко распахнутые глаза на измазанном копотью лице испуганно светились из-под глубоко нахлобученной каски, словно хотели спросить: когда же это кончится, командир?

На правом фланге, у Петрова, было потише. К болоту немцы не полезли. То ли боялись утопить танки, то ли решили вначале разрезать оборону батальона на две части, чтобы потом свернуть ее в обе стороны. И если не удержится взвод Численко, то первый взвод немцы сбросят в болото.

Воронцов перебежал проселок. Пули, одна за другой, защелкали по березовым сучьям. Это была прицельная очередь. Значит, немцы уже освоились и контролируют их пулеметным огнем. Еще немного, подведут еще несколько пулеметов и загонят славян в окопы, головы не дадут поднять.

В окопе, отрытом прямо под сосной, одиноко росшей среди низкорослого кустарника, почти целиком выстриженного пулями и осколками, пожилой боец менял диск пулемета. Воронцов узнал Темникова.

– Где взводный? – крикнул ему Воронцов.

– Убит наш лейтенант, – ответил пулеметчик. – Там он. Там… – И Темников махну куда-то в сторону болота.

– А Радченко?

– Живой Радченко! Он тоже там!

Воронцов подполз к Темникову.

– Егорыч, дай несколько очередей туда, ближе к дороге. Второму взводу помоги. – И, оглядевшись, спросил: – А Лучников где?

– За патронами я его отправил. Патроны кончаются. Видать, где-то старшину ищет.

Ротный пункт боепитания они разместили возле лесной сторожки. Там он приказал находиться Гиршману. Неужели уехал в тыл, засосало под ложечкой у Воронцова. Снабженец херов… Застрелю, если не обеспечил подвоз боеприпасов.

Воронцов отдышался, немного успокоился и хотел было вызвать сюда, в пулеметный окоп Темникова, помкомвзвода сержанта Радченко, но ему вдруг захотелось глянуть на Петрова, попрощаться с лучшим своим лейтенантом. Узнать, что же там произошло, как погиб Петров.

– Василий Фомич! – окликнул он связиста Добрушина, кивнул на рацию. – Оставь свою бандуру и ползи к сторожке. Разыщи Гиршмана, скажи, чтобы срочно тащил патроны во второй взвод. Если людей нет, пусть сам тащит! Так и передай. И скажи командиру санроты Игнатьевой, чтобы эвакуировала раненых в тыл. Припугни ее, что мы, мол, можем не удержаться. Пусть поскорее уходят.

Если придется отходить, думал Воронцов, раненые свяжут их по рукам и по ногам. Так что лучше их вывезти заранее.

Изрубленное осколками тело лейтенанта Петрова лежало под березой. Как и других убитых, его вытащили из окопа и положили прямо на снег позади одной из ячеек.

Воронцов подполз к нему, заглянул в лицо. На фронте он привык ко всему. В том числе и к смерти в ее различных проявлениях, и к виду убитых. Но то, что он увидел, ужаснуло. Лицо лейтенанта Петрова было буквально срезано. В разбитой, раздробленной каске лежало то, что осталось. Только тело лейтенанта под забрызганным кровью балахонистым маскхалатом все так же бугрилось сгустками мышц, и огромные руки, ладонями вверх, были раскинуты вольно, как в полете. Одна в сторону, другая вверх, над головой. Растаявший снег собрался в ладонях лейтенанта лужицами мутноватой воды.

Воронцов попытался поправить его руки, но они уже окоченели. Прощай, Петров, мысленно простился Воронцов со своим взводным, в неурочный час ты нас оставляешь. Но мы еще постоим…

После того как Бальк передал раненого ротного санитарам, его тут же втолкнули в какую-то небольшую, числом около взвода, колонну разноперо одетых и вооруженных в основном винтовками людей и погнали снова к дороге. Он бежал, сжимая в руках винтовку и тупо глядя в затылок мелькавшего впереди него стального шлема, и молил об одном: только не туда, только бы не туда…

Вскоре им приказали остановиться. Разделили на две команды. Каждая из них начала быстро грузиться на бронетранспортер.

«Гроб», в который влез Бальк, оказался латаным-перелатаным ветераном, который доехал до этих гнилых болот, должно быть, от самой Франции, от линии Мажино. Механик-водитель между тем вел бронетранспортер уверенно. И вскоре они объехали позиции артиллеристов, которые из своих приземистых орудий вели огонь куда-то вперед, в прогалы между маневрирующих и горящих танков и бронетранспортеров.

Русские ПТО стреляли уже реже. Но опасность того, что очередная трасса бронебойного или, хуже того, осколочного снаряда влепит прямо в их машину, все же существовала. Более того, когда Бальк высунул голову из-за наклонной бортовой брони и посмотрел вперед, куда предстояло через минуту-другую бежать, рассыпавшись цепью, он увидел именно такую картину: две трассы, одна за другой, окатили вспышкой электросварки мотор и борт идущего впереди бронетранспортера. Он сразу остановился, задымил. Вспыхнул бензобак. Еще один взрыв сотряс бронированную машину. В снег, словно порванная гирлянда, полетели звенья гусениц и куски искореженной обшивки. А возможно, и части человеческих тел. Потому что никто из «гроба» так и не выскочил.

– Там никого не было, – сказал, перехватив его взгляд унтер-офицер, которого назначили командовать ими в предстоящей атаке. – Только водитель и пулеметчик. Больше никого.

– Я – пулеметчик. Я – пулеметчик! – уже громче, почти крича, повторил Бальк и уставился на унтера. Должно быть, в глазах его была ненависть. Но он тут же овладел собой и подумал: за что мне ненавидеть его, если он такой же, как и я, и его так же, как и меня, послали в бой, под пули иванов, которые, кажется, намертво врылись в землю по опушке леса и вдоль большака, и не собираются отходить.

– Сейчас… Сейчас… – бормотал унтер.

Похоже, и он был не в себе. И только сейчас Бальк заметил, что рука его была перевязана, а рукав шинели и френча болтался, разрезанный до локтя. Видимо, его ранение не позволяло ему оставаться в тылу, вне боя, и его, наспех перевязав и вколов дозу морфия, снова послали в бой.

Рядом с унтером сидел на корточках пожилой ефрейтор с кайзеровскими усами. Он него пахло табаком и луком. Этого, должно быть, вытащили в строй из команды «кухонных буйволов»[6]. «Кайзер», по сравнению с унтером, выглядел молодцом. Он держал во рту незажженную трубку с коротким чубуком и, чтобы сохранить равновесие, умело упирался прикладом карабина в железное днище кузова. У «Кайзера», несмотря ни на что, был такой вид, что он готов выполнить любой приказ и только ждал, когда тот приказ прозвучит.

Так оно и произошло. Бронетранспортер вдруг резко затормозил. Всех бросило к правому борту и вперед. Только «Кайзер» остался стоять на своей «треноге», словно ничего не произошло. Раздался сигнальный свисток. Унтер первым встал на ноги и тут же получил осколок в лицо. Свисток выпал из его распахнутого рта, на мгновение застывшего в гримасе недоумения. Пока Бальк скользил взглядом по лицу убитого командира, а потом по обрезу борта, прокуренные усы «Кайзера» уже мелькнули в проеме. Следующим из «гроба» выскочил Бальк и побежал по черному снегу в ту сторону, куда двигалось все. Дважды он перешагивал через тела, лежавшие в снегу среди подрубленных пулями кустарников. Одно из них показалось Бальку еще живым. Но какое до этого было дело ему и всем им, идущим сейчас на смерть?