Бальк вытащил из подсумка обойму и зарядил винтовку. Уже надо было стрелять. Окопы русских виднелись впереди метрах в ста или даже ближе. Над пологими шапками брустверов полыхали частые вспышки. Бальк вскинул винтовку и раз за разом сделал несколько выстрелов. Вскоре магазин опустел. Он зарядил новую обойму. И ее расстрелял, сделав вперед всего несколько шагов.

В русских окопах заполыхало клочковатое пламя, и стая пуль ударила по цепи. Трое или четверо справа и слева сразу упали. И только один из упавших нашел в себе силы поползти назад, в тыл.

– Черт! У иванов крупнокалиберный пулемет! – закричал солдат, идущий рядом с Бальком.

– От него нигде не спрячешься!

– Нам здесь конец!

– Вперед! – рявкнул вдруг идущий впереди и окинул их свирепым взглядом.

Бальк узнал в нем «Кайзера». Этот «кухонный буйвол», похоже, когда-то был храбрым солдатом. Должно быть, он воевал в этих болотах еще во время Великой войны. Он здесь как у себя дома. Ему на все наплевать. Пуля, ему предназначенная, давно сгнила в земле. Она давно утонула в болоте. И поэтому он не боится ничего. А может, и пуля, предназначенная ему, Бальку, тоже пролетела мимо, и теперь ему не грозит ничего. Как говорят русские, пуля – дура…

Бальк заметил взгляд «Кайзера», на мгновение остановившийся на нем, и прокуренные усы тыловика шевельнулись в подобии улыбки. «Кайзер» как будто подбадривал его, словно говорил: умереть, дружище, в этом аду не самое страшное для солдата. Мы рождены, чтобы умереть.

Звягин с двумя бойцами из первого взвода быстро миновали изрубленный снарядами березняк. Там и тут валялись искореженные части от «сорокапяток». По глубоко прорезанному следу они выбрались к оврагу. Отпрянули в сторону, когда очередная трасса бронебойного или подкалиберного снаряда, сверкнув нескольких шагах от них, словно разгоняясь в узком коридоре оврага, вырвалась в поле.

Орудие стояло прямо на земле. Единственное уцелевшее колесо было снято. На колесе, как усталый сторож, сидел артиллерист, в кровавых бинтах, голый по пояс и, покачиваясь взад-вперед, сосредоточенно смотрел перед собой. Он что-то повторял, какое-то слово. «Сорокапятка», лишенная колес, с поднятым нижним бронещитком, сидела низко, словно наполовину врытая в землю.

Возле прицела на коленях в снегу стоял капитан Самсонов. Он нагнулся к прицелу, замер, подкрутил маховички. Выстрел! Комбат повернул свое изможденное лицо и посмотрел на прибывших.

– Что вам тут надо, пехота? – И матерно выругался. – Драпаете?! Идите в свои окопы.

– Нас к вам послали, – тут же нашелся Звягин. – На подмогу.

– Кто?

– Ротный наш. Старший лейтенант Нелюбин. Кондратий Герасимович.

– А, председатель… – И капитан Самсонов улыбнулся мучительной улыбкой. – Видите, ствол перегрели. Может заклинить.

– Капитан-то, похоже, сильно контужен, – тихо сказал Морозов. – С таким мы тут навоюем…

– Приказ слыхал? – Звягин перекинул ремень автомата через голову. – Нам приказано быть тут.

Капитан Самсонов уткнулся лбом в прицел и закрыл глаза. Похоже, он спал. Но сон его длился не больше минуты. Он посмотрел на сержанта, единственного уцелевшего из всей батареи артиллериста, и сказал негромко, обыденно, как будто впереди, перед линией пехотных окопов, не было никаких танков:

– Банников, подкалиберный.

– А ну-ка, ребята, тащите сюда все, что найдете, – приказал им Банников и кивнул в сторону вырубленного снарядами березняка.

Бойцы кинулись перетаскивать ящики со снарядами с разрушенных артиллерийских позиций.

– А теперь прицел – на осколочный! Банников, фугасный!

Сержант тут же дослал в казенник снаряд. Выстрел! Гильза, обметанная пороховой копотью, со звоном вылетела между станин.

– Фугасный!

Выстрел!

Они продолжали стрелять. Бойцы подносили снаряды. Банников быстро заряжал. Комбат Самсонов наводил и стрелял. Из ушей его текла кровь. Иногда он убирал ее рукавом и ругался.

Раненый, голый по пояс, перетянутый бинтами поперек торса, все так же сидел на колесе, покачивался взад-вперед и повторял одно и то же.

Над оврагом с воем проносились снаряды, рвались вверху. Осколки на излете шлепались в снег, шипели и ворочались, как живые, быстро меняя цвет окалины. Видимо, их позицию все же засекли. Но закинуть сюда снаряд не могли.

– Капитан! Танки на позициях! – закричал сержант.

– Вижу! Подкалиберный!

Они сделали еще несколько выстрелов. Капитан Самсонов вытер рукавом кровь с шеи и сказал:

– Банников, поднеси мне поближе остальные снаряды. Бери лейтенанта и уходи. За лейтенанта – головой… Понял? Вы – тоже. Спасибо за службу. Председателю передайте… – Комбат обвел их тяжелым взглядом и устало махнул рукой.

– Ну, показывайте, где ваша дохлятина? – И оперуполномоченный Флягин уставился хмельным пронзительным взглядом на Зинаиду.

Лейтенанта госбезопасности Флягина, районного оперуполномоченного НКВД, Зинаида видела во второй раз. И тогда, в правлении, когда ей пришлось прислуживать ему, и теперь, когда он грозным хозяином перешагнул порог коровника, Флягин живо напомнил ей Кузьму Новикова. Давно зарыт где-то на андреенском кладбище и проклят прудковцами полицай Кузька Новиков, а жизнь вот как поворачивается, что и не хочешь, а вспомнишь, постылого.

– Так их уже давно собаки растаскали, – сказал Петр Федорович.

В голосе председателя Флягин уловил растерянность и, как человек опытный в таких делах, решил тут же за этот кончик и ухватиться.

– Молчать! – вскинул он руку. – Я спрашиваю Зинаиду Петровну. Как я понял, именно в группе Зинаиды Петровны допущен массовый падеж скота?

– Какой же это массовый падеж, товарищ оперуполномоченный. Ветеринар нам нужен. Вот что. Тогда молочные телята дохнуть не будут. – Зинаида смотрела на него широко распахнутыми глазами, и в них не было страха.

– Подождите, давайте разберемся по порядку. Телята пали. Но трупов их нет. Где же они? – И оперуполномоченный Флягин снова уставился на Зинаиду. На этот раз он осматривал ее всю, с ног до головы. И внимательные доярки, стоявшие поодаль, это сразу заметили и смекнули, зачем приехал к ним на ферму этот человек в хороших сапогах и шинели из темно-синего добротного сукна.

Неужели кто донес? Неужели в деревне завелся доносчик? В горле у Петра Федоровича от этой мысли пересохло. Жили себе, жили, всякую власть терпели… Телят-то Степанята забрали. Вот куда они подевались. И это все на ферме знают. Пришел, поскрипел деревяшкой Дмитрий Иванович Степаненков, сказал: «Не закапывайте, бабы. Я заберу. Мяса тут нет. А булдыжки с капустой до весны варить будем». Погрузил на саночки и увез. Голод не тетка. Каково жилось этой семье, все знали. Петр Федорович вечером, когда стемнело, завез им полмешка пшеницы. Занес в сенцы, сунул в угол, прикрыл какой-то старой ветошью. Дверь из дома отворилась, вышел хозяин. Посмотрел на председателя, на мешок и сразу все понял. «Детям, Митюшка. Детям. Чтобы на наши могилки не плевали». – «Спасибо, Петр Федорович».