— Но, драгоценная моя, мы не сможем остаться. Я отдам распоряжения. Выделю деньги, но и только.

Значит, предчувствие не обмануло.

— Я не хотел тебя огорчать, но… — он вытащил шпильку. И вторую тоже. Верный признак того, что Урфин расстроен. Следовательно, уходит и… не следует плакать. Ему не станет легче от Тиссиных слез. — Послезавтра мы возвращаемся.

— И ты уйдешь.

— Да.

— Надолго?

Вздохнул. Надолго…

— Иза возвращается. И мы должны добраться до Города. Это шанс остановить войну. Вообще все это безумие остановить. Я ведь должен, понимаешь?

Понимает. И то, что за валом — опасно.

И что Урфин не отступит. Если надо дойти до Города, то дойдет. А потом обязательно вернется. Надо думать только так и не иначе.

— Мы пойдем по нашим землям. Дядя создал коридор… он контролирует повстанцев. И мятежников. И вообще там много тех, кто поддержит…

…но и тех, кто не захочет возвращения.

Урфин вытащил-таки последнюю шпильку, и ленту развязал. Но испорченной прически не жаль.

— Так нужно, солнышко мое.

Конечно. Тисса понимает.

И ей все равно страшно, чтобы от страха избавиться, она обнимает мужа, стоит долго, наверное, целую вечность, запоминая именно этот момент.

Тот лист, наверное, уже расстался с веткой… но ведь весна когда-нибудь наступит.

— Ребенок, — от его шепота ком в груди тает. — Скажи, что тебе привезти из Города?

Улыбается, потому что не хочет ее пугать.

— Себя.

Тисса отпускает его. Сейчас и вообще. Осматривается. Надо вспомнить, кто она и зачем здесь.

— Если назначить директором леди Гроу, — голос все равно предательски дрожит. — Она… она очень ответственная. И все сделает, как надо.

Леди Гроу высокая. Сухощавая. В черном вдовьем наряде, который она носит последние пятнадцать лет. Леди Гроу управляет имением, фермой и небольшой ткацкой мастерской. Работают там, как доверительно сообщили Тиссе, падшие женщины. Леди Гроу наивно полагает, что их можно перевоспитать. А в свободное от перевоспитания время она разводит флоксы и кошек.

Урфин протянул ленточку и, наклонившись, поцеловал Тиссу в лоб. Пахло от него рыбой.

— Объяснишь ей, чего ты хочешь?

Тисса кивнула.

Объяснит.

Если рот сумеет открыть. Он совершенно неприлично наполнялся слюной, Тисса сглатывала и сглатывала, рискуя захлебнуться.

В карете стало только хуже. Особенно, когда на площадь выехали.

Где-то рядом продавали рыбу.

Вкусную копченую рыбу…

Это же невозможно!

— Останови. Пожалуйста.

— Тебе плохо?

Не плохо. Напротив, почти хорошо…

— Я… — Тисса облизала губы. — Я рыбы хочу. Очень. Можно?

Простое ведь желание. Выполнимое. Куда проще, чем найти подходящее для приюта здание меньше, чем за сутки. А рыбу и вправду продавали, на промасленной бумаге, именно такую, как Тиссе хотелось: копченую, с золотистого цвета чешуей, с белым крохким мясом и жиром, который Тисса, окончательно позабыв о приличиях, слизывала с пальцев. Ела руками.

Стыдно не было.

Ну, самую малость.

Урфин смотрел как-то странно, задумчиво… наверное, не ожидал, что она может себя вести подобным образом. Тисса и сама не ожидала. Остановилась лишь, когда рыбина — вот почему он взял такую маленькую? — закончилась.

Протянув платок, Урфин поинтересовался:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Замечательно!

Даже тоска отступила.

Кто бы мог подумать, что рыба — это настолько вкусно? Правда, немного грязно… и когда Тисса умудрилась посадить это пятно на подол? Ведь старалась есть аккуратно.

Урфин отобрал бумагу, завернув рыбьи кости, плавники и куски кожи. Сам сел рядом, обнял и тихо сказал:

— Драгоценная моя, извини, но мне надо знать… как бы это выразиться, — он явно собирался спросить что-то неприличное. — Я ведь не ошибусь, сказав, что женские дни у тебя были давно?

Ну… наверное.

— А как давно?

Тисса попыталась вспомнить. Наверное, до того, как они выехали из Ласточкина гнезда… это два месяца уже. Тисса еще радовалась, что они не начинаются, в дороге в эти дни жутко неудобно.

— Ты не понимаешь?

Что она должна понять?

— Ну да. Мне следовало бы подумать, что тебе о таком не рассказывали… — Урфин заложил непослушную прядку за ухо. Ох, теперь и волосы пропахли рыбой. Мыть придется… или нет? Запах ведь приятный. — Ты только не волнуйся, ладно?

Именно сейчас Тисса начала волноваться. И от волнения икать.

— Все будет хорошо.

Что с ней не так?

Помимо икоты и грязного платья.

— Просто у тебя… у нас появится ребенок. Это случается, когда мужчина и женщина живут вместе и…

Он что-то еще говорил, тихое, успокаивающее, точно Тисса нуждалась в успокоении.

Ребенок — это ведь замечательно!

Это лучшее, что могло с ней произойти.

Теперь, когда Урфин уедет, часть его останется с Тиссой. Теперь она его по-настоящему отпустит. И возможно, плакать не станет, если только по пустякам, вроде листа, осени или странных желаний.

И когда он поцеловал ее раскрытую ладонь, Тисса тихо засмеялась. Она не думала, что может быть настолько счастливой.

Мне подарили два месяца осени. Каждый день — как последний. Каждая минута имеет свой собственный вкус — ветра и сладкого дыма, который тянулся от костров. Их разжигали в каменных вазах, одаривая огонь бабочками из золотой фольги.

Прощались с летом.

Я — с дочерью.

Нельзя плакать — к чему пугать ее слезами? Нельзя сходить с ума. Нельзя уйти, как нельзя и остаться. И раз за разом я меняла решения.

Бежать. На край мира. За край. Неважно как, лишь бы вдвоем. Спрятаться и… ждать войны? Смерти Кайя? Я ведь услышу ее. И сумею ли остаться в себе, в памяти и разуме?

Забрать Настю с собой — Ллойд пойдет на уступки, ведь цель оправдывает средства… и я сама в ответе за мою девочку. В Палаццо-дель-Нуво безопасно. Здесь Настю любят и не позволят обидеть.

А я вернусь.

Мне есть ради кого вернуться.

И не стоит думать о том, сколько времени отнимут у нас, ведь есть же еще в запасе. День и снова день. Как бусины на нитке. Жемчужиной — Настькин первый день рожденья с тортом, восковой свечой, грудой подарков в шелковых коробках и вечером для двоих.