В этой мелодичной тишине к ней вернулось что-то замершее и, казалось, умершее с той давней, невинной студенческой поры. Поющий голос, давно заглушенный заботами о насущном хлебе, задушенный странным, несчастливым соприкосновением с физической страстью, стал вновь нетвердо выводить какие-то неуверенные ноты. Сверкающие золотистые строки выныривали ниоткуда и уплывали в никуда в ее сонном сознании, словно огромный медлительный карп в прохладных водах Меркурия. Однажды днем она взобралась на холм Шотовер и сидела там, глядя на шпили города далеко внизу, которые как будто ушли на шесть футов под воду и поднимались со дна круглой чаши речной долины, невероятно далекие и прекрасные, словно башни Тир-Нан-Ог[170]за зелеными морскими волнами. На коленях у Гарриет лежал блокнот, в котором она записывала подробности колледжского скандала, душа ее не лежала к этому гнусному делу. Одинокая строка пятистопного ямба, возникшая из ниоткуда, стучала у нее в ушах — семь целенаправленных стоп, полторы строки:

Мы дома — там, где розы лепесток

Свернулся сладко…

Сочиняла она это или вспомнила? Строка звучала знакомо, но в глубине души она знала, что придумала ее сама, а знакомой кажется потому, что неизбежна и верна.

Она открыла блокнот на другой странице и записала слова. Она чувствовала себя как персонаж дурацкого рассказика в «Панче» — «Чудесный угне-таз, Лиза. А что мы с ним будем делать?» Белый стих? Нет, это часть октавы сонета… это похоже на сонет. А рифмы? Истек? Исток? Она подбирала рифмы и ритм, словно неопытный музыкант, подбирающий мелодию на расстроенном пианино.

Потом, после многих тщетных попыток и нерифмующихся строк, возвращаясь, вписывая слова, мучительно вычеркивая их по мере заполнения страницы, она начала сначала, в глубине души наконец-то твердо зная, что каким-то образом, после долгих и скорбных скитаний, она снова вернулась к себе.

Мы дома…

В сердцевине мира, у срединного моря, в центре лабиринта…

Мы дома — там, где розы лепесток

Свернулся сладко в маленьком флаконе,

Обещан отдых крыльям и ладоням,

Неведом солнцу запад и восток.

Сюда, на берег, яростный поток

Нас вынес после бешеной погони.

Веретено вращается покорно,

Но на оси недвижной сон глубок.

Да, что-то она нащупала, хотя метр заикался от монотонности, без единого сдвига ударений, а созвучие «погони — покорно» никуда не годилось. Строки извивались и покачивались в ее неловких руках, пренебрегая ее волей. Но все-таки октава была написана — уж какая есть.

И тут все кончилось. Она достигла предела, ей нечего было больше сказать. Она не могла придумать ни нового поворота для секстета, ни остроумной сентенции, ни смены настроения. Она неуверенно набросала несколько строк, зачеркнула. Если нужный оборот не приходит сам, бесполезно его конструировать. Перед глазами ее стоял образ: мир, спящий, словно большой набалдашник на вечном веретене — и любые добавления к этому будут просто стихоплетством. Может быть, в другой раз. Пока что она излила свою душу на бумаге и испытала то облегчение, которого все писатели, даже самые бездарные, взыскуют так же, как мужчины взыскуют любви, а найдя его, засыпают сладким сном и больше не тревожатся в сердце своем.

Гарриет захлопнула блокнот, закрыв тем самым и расследование и сонет, и начала медленно спускаться по крутому склону. На полпути она встретила небольшую группу, идущую наверх: двух маленьких светловолосых девочек и женщину, чье лицо показалось ей вначале лишь смутно знакомым. Потом, когда они подошли ближе, Гарриет поняла, что это Энни, выглядящая непривычно без наколки и фартука, ведет детей на прогулку. Гарриет почувствовала себя обязанной поприветствовать их и спросить, где они теперь живут.

— Мы нашли очень милое местечко в Хедингтоне, мадам, спасибо. Я там тоже сейчас живу, пока на каникулах. А это мои девочки. Вот это — Беатрис, а это — Карола. Поздоровайтесь с мисс Вэйн!

Гарриет серьезно поздоровалась с детьми за руку и спросила, сколько им лет и как у них дела.

— Хорошо, что вы смогли устроить их так близко.

— Да, мадам. Не знаю, что бы я без них делала.

Ее взгляд, полный гордости и любви, казался яростно собственническим — Гарриет увидела живую картину всепоглощающей страсти, о которой она совсем забыла в своих рассуждениях. Страсть эта сверкала на безмятежном фоне ее сонетного настроения, словно зловещий метеор.

— Они — все, что осталось мне от мужа.

— Ох, боже мой, — сказала Гарриет, ощущая некоторую неловкость. — Он… Как давно его нет, Энни?

— Три года, мадам. Его довели. Мне сказали, он сделал что-то дурное и его это подтачивало изнутри. Но мне-то все равно, что он сделал. Он никому не причинил вреда, а главный долг мужчины — перед женой и детьми, так ведь? Я бы с радостью голодала ради него, я бы работала не покладая рук, чтобы растить детей. Но он не смог этого пережить. Наш мир жесток к тем, кто должен прокладывать себе дорогу, слишком много конкуренции.

— Да, конечно, — сказала Гарриет.

Старшая девочка, Беатрис, смотрела на мать взглядом, в котором светился ум, слишком развитый для ее восьми лет. Нужно было сменить тему и отвлечься от обсуждения ошибок и прегрешений мужа, каковы бы они ни были. Гарриет пробормотала, что дети, должно быть, большое утешение.

— Да, мадам. Ничто на свете с этим не сравнится. Они придают жизни смысл. Беатрис похожа на отца как две капли воды, да, милая? Я жалела, что у меня нет сына, а теперь рада. Трудно воспитать мальчика без отца.

— А что Беатрис и Карола собираются делать, когда вырастут?

— Надеюсь, они будут хорошими девочками, мадам, хорошими женами и матерями — этому я их учу.

— Я хочу ездить на мотоцикле, когда вырасту, — сказала Беатрис, решительно тряхнув кудрями.

— Ох нет, милая. Что они только не болтают, да, мадам?

— Хочу! — повторила Беатрис. — У меня будет мотоцикл и ремонтная мастерская.

— Глупости, — довольно резко оборвала ее Энни. — Не выдумывай! Это работа для мальчиков.

— Но многие девочки в наши дни делают работу мальчиков, — заметила Гарриет.

— Но они не должны этого делать, мадам. Это нечестно. Мужчинам и так тяжело найти работу. Пожалуйста, не забивайте ей голову такими вещами, мадам. Ты никогда не найдешь себе мужа, Беатрис, если будешь возиться в мастерской, — кто возьмет замуж такую замарашку?

— А я и не хочу мужа, — твердо сказала Беатрис. — Я хочу мотоцикл.

Энни, казалось, была раздосадована, но засмеялась вслед за Гарриет.

— Выйдет замуж как миленькая, правда, мадам?