Сейчас они проходили мимо звонницы, и медный рокот был громок и настойчив. Он напомнил ей историю, которую Питер рассказывал несколько лет назад — тогда только благодаря его неутомимой решимости говорить без умолку не окончилась ссорой их неудачная встреча. Что-то про труп в звоннице, про наводнение, про огромные колокола, бьющие тревогу на три графства.[172]

Шум колоколов утих за ее спиной, за ним растаяло и воспоминание, но Гарриет секунду помедлила, и девушка, кем бы она ни была, вырвалась вперед. Спустившись вниз и выйдя на яркий свет, Гарриет успела увидеть, как тонкая фигурка выбегает через арку из двора колледжа. Она колебалась, не зная, нужно ли преследовать беглянку, пошла за ней по Хай-стрит, держась на расстоянии, и внезапно чуть не угодила в объятия мистера Помфрета, который выходил из Квинса в весьма неряшливом сером фланелевом костюме и с полотенцем в руках.

— Здрасте! — сказал мистер Помфрет. — Вы приветствовали восход?

— Восход был так себе, но приветствие прекрасное.

— Думаю, пойдет дождь, — сообщил мистер Помфрет. — Но я сказал, что буду купаться, и иду купаться.

— Вот и у меня то же самое, — ответила Гарриет. — Я сказала, что буду грести, и иду грести.

— Ну разве мы не герои? — воскликнул мистер Помфрет.

Он проводил ее до моста, где его окликнул из каноэ раздраженный приятель, который прождал целых полчаса, и они поплыли вверх по реке под причитания мистера Помфрета, что его никто не любит и что наверняка пойдет дождь.

Гарриет рассказала мисс Эдвардс о девушке, на что та ответила:

— Надо было спросить ее имя. Хотя не знаю, что можно с этим сделать. Она не из наших?

— Я не узнала ее. А она не узнала меня.

— Тогда, наверное, нет. Жаль все-таки, что вы не спросили имя. Нельзя делать такие вещи. Очень неосмотрительно. Загребным или баковым?

Как Тюльпан, обращенный к Солнцу (который наши травники называют Нарциссом), когда оно сияет, есть admirandus flos ad radios solis se pandens, прекрасный цветок, распускающийся ему навстречу, а когда Солнце садится или приходит буря — прячется, тоскует и утрачивает всякое благорасположение… так поступают все Влюбленные в рассуждении своих Возлюбленных.

Роберт Бертон

Разум чрезвычайно действенно влияет на тело, порождая своими страстями и треволнениями удивительные перемены, такие как меланхолия, отчаяние, мучительные недуги, а иногда и смерть… Живущие в страхе никогда не бывают свободны, решительны, уверены, никогда не веселятся, они испытывают постоянную боль… [Страх] вызывает подчас неожиданное безумие.

Id.[173]

Приезд мисс Эдвардс и открытие новых жилых комнат в библиотечном крыле сделали свое дело: в триместре Троицы ситуацию удалось взять под контроль. Мисс Бартон, мисс Берроуз и мисс де Вайн переехали в здание Новой библиотеки, на первый этаж, мисс Чилперик — в Новый двор, прочих членов профессорской тоже переселили, так что в Тюдоровском здании и в Берли донов не осталось. Мисс Мартин, Гарриет, мисс Эдвардс и мисс Лидгейт установили систему ночных дежурств: условились через неравные промежутки времени посещать Новый двор, Елизаветинское здание и Новую библиотеку и следить за всеми подозрительными перемещениями.

В результате самые злостные выходки прекратились. Правда, продолжали приходить подметные письма, полные непристойных намеков и угроз отмщения. Гарриет вела опись анонимок, которые попадали к ней в руки или о которых ей рассказывали. К этому времени травили уже всю профессорскую, кроме миссис Гудвин и мисс Чилперик. Тем, кто готовился к экзаменам на степень, стали приходить зловещие предсказания, а мисс Флаксман прислали дурно нарисованную картинку: гарпия, раздирающая плоть некоего джентльмена в академической шапочке.

Гарриет думала было снять подозрения с мисс Пайк и мисс Берроуз — на том основании, что обе превосходно рисовали и при всем желании не могли бы породить столь неумелый рисунок. Выяснилось, однако, что обе они были правшами, а когда пытались рисовать левой рукой, картинки получались чуть ли не корявее, чем у злоумышленницы. Когда Гарриет показала рисунок с гарпией мисс Пайк, та сразу же отметила, что образ гарпии существенно отличается от канонического — но, опять-таки, специалист без труда бы разыграл невежество, а то, как быстро мисс Пайк обнаружила ошибку, могло в равной мере свидетельствовать как за, так и против нее.

Незначительный, но любопытный случай произошел на третьей неделе триместра, в понедельник. Одна совестливая первокурсница взволнованно рассказала, что оставила на столе в Художественной библиотеке совершенно безобидный современный роман, а по возвращении обнаружила: прямо из середины книги, где она читала, вырвали несколько страниц и раскидали по залу. Первокурсница, которая жила на стипендию Совета графства и была бедна как церковная мышь, чуть не плакала: честное слово, она тут ни при чем, неужели придется возместить книгу? Декан — именно ей был задан этот вопрос — заверила, что нет, не придется и что студентка не виновата. У себя же декан отметила: «„Поиск“ Ч. П. Сноу, стр. 327–340 вырваны и испорчены, 13 мая», после чего сообщила об инциденте Гарриет. Та в свою очередь занесла его в дневник, где уже значились следующие случаи:

7 марта: оскорбительное письмо мисс де Вайн, прислано по почте.

11 марта: аналогичные письма мисс Гильярд и мисс Лейтон.

29 апреля: рисунок, прислан мисс Флаксман, гарпия.

И так далее: список получился внушительный.

Летний триместр вступил в свои права, чарующе-ясный, весь в солнечных бликах. Легконогий апрель, покружив на ветру, сменился безудержным маем. Заплясали тюльпаны в профессорском саду, золотисто-зеленым затрепетала листва на столетних буках, меж цветущих берегов засновали лодки, Айсис покрылся восьмерками,[174]истово упражняющимися в гребле. По всему городу — и вверх-вниз по улицам, и сквозь ворота колледжа — заколыхались мантии и летние платья, красуясь, словно причудливые гербы, на зелени газонов, на серебре древнего камня; заколесили, едва не сталкиваясь на опасных поворотах, автомобили и велосипеды, а граммофоны взвыли так, что от Модлин-бридж до Новой протоки плыть было сущей мукой. Старый двор Шрусбери облепили студентки: кто загорал, кто устраивал пикники с чаем, не слишком заботясь об аккуратности. На бордюрах и подоконниках забелели свежепочищенные теннисные туфли, будто причудливые, болезненные цветы, а декан вынуждена была издать особый указ о купальниках, ибо не было уже уголка иль выступа стены,[175]где бы они не реяли, подобно флагам. Заботливые тьюторы заквохтали и засуетились вокруг яиц: не зря ведь высиживали их три года, и недалек был тот день, когда вылупятся птенцы. Сами претенденты на степень, с ужасом обнаружив, что до экзаменов осталось меньше восьми недель, бросились наверстывать прогулянные лекции и впустую растраченное время: без устали носились они из Бодлеанки в аудиторию, из Радклиф-Камеры к тьюторам. Полтергейст с его нападками никого уже не заботил, стал неразличим, как тоненькая струйка в мощном потоке той веселой и безжалостной критики, которую экзаменуемые всегда обрушивают на экзаменаторов. В предэкзаменационной лихорадке нашлось место и легкомысленным забавам. В профессорской устроили тотализатор и начали делать ставки, кто получит Первую степень. Гарриет досталось две лошадки, одна из которых, мисс Ньюланд, была явным фаворитом. Гарриет поинтересовалась, кто такая эта мисс Ньюланд — что-то раньше ее было не видно и не слышно.