– У нас полный порядок, сержант, – докладывал Анатолий. – Служим в батальоне десантников, которым командует капитан Дорохин. Служба идет нормально. Каждое отделение разбито на тройки. Два старослужащих солдата и к ним один новенький, вроде нас. Они и вводят, как понимаешь, в курс дела.

– Уже в городке побывали патрулями, – добавил Стефанакис. – На базаре потолкались. Тут выходной не как у нас, по воскресеньям, а по пятницам.

– Гитара уцелела? – спросил Олег.

– Ага, – оживился Волков. – На полу кузова в вездеходе, где оставил перед боем.

– А как Студент?

– Романа и майора Устинова самолетом отправили в Союз, у них очень тяжелые ранения. А прапорщика не спасли, много потерял крови, – опережая Волкова, сказал Стефанакис.

– Лейтенант Абрикосов со своим экипажем сгорел заживо в бэтээре, – глухо добавил Волков, низко опустив голову, словно именно он виновен в том, что случилось с бронетранспортером. – А из нашего отделения там навсегда остались Саша Муравьев, Ваня Шухавцов и Витя Кудреватов.

– А банду подчистую тогда раскурочили, – продолжил Стефанакис. – Жаль, Башир-хан, главный головорез, скрылся. К нам из ХАДа, их госбезопасности, приходили, благодарили. Кстати, тобой, Бестужев, интересовались. Взятые в плен душманы тебя шайтаном назвали, говорят, что ты полдюжины одними руками положил…

– Было, конечно. Правда, чуть поменьше, – улыбнувшись, признался Олег.

– А тебя все же крепко поцарапали, – сочувственно произнес Волков. – Ты уже в нокауте находился, когда наши высадились. Думали, хана тебе, весь в кровище, а послушали, сердце тукало, как часики. Старший лейтенант Елизаров, командир вертолета, тебя прямым рейсом сюда доставил и свою кровь тебе первым дал.

– Да? – удивился Олег. – Впервые слышу о своем спасителе.

– Старшого узнаешь. Он с десантниками работает, все горы и ущелья знает как свои пять пальцев, – сказал Стефанакис.

– На базаре тут, Олежка, мумие достать можно. Это лучшее лекарство для сращивания костей. Из глухих гор его привозят, – как важную новость сообщил Волков и пообещал: – Мы тебе мумие обязательно раздобудем, сержант.

– А врачи разрешат самодельное лекарство принимать? – заинтересованно спросил Бестужев.

– Что ты?! Это очень хорошее и дорогое лекарство, – вставил слово в разговор Турсунов. – У нас в Таджикистане его тоже добывают. Так и говорят: чудо горной природы!

– А спеть у вас тут можно, не шуганут? – спросил Волков, беря в руки свою гитару.

– Валяй, если не слишком громко.

Анатолий Волков склонил голову набок, перебрал пальцами струны, как бы вслушиваясь в звучание, и взял несколько аккордов. А потом пальцы, отбив четкий строгий ритм, вывели знакомую мелодию хорошо известной песни из военного кинофильма. Анатолий пел мягким, чуть хрипловатым голосом:

Я с первых дней за все сполна плачу,

и первый бой – он трудный самый…

А я в Россию, домой хочу,

хоть на минутку повидаться с мамой.

С каждым новым словом голос его креп, набирал какую-то силу, невольно побуждавшую сопереживать каждой фразе песни, такой простой, такой понятной и потому берущей прямо за сердце.

Пусть мама знает – служим хорошо,

что здесь у нас нормальные условия,

но не о том, как через ад прошел

там чуть-чуть не захлебнулся кровью.

Я только другу честно расскажу,

что первый бой – он трудный самый…

А ей в письме о том не напишу,

Чтоб ненароком не встревожить маму…

Песня понравилась всем. Наргиз хлопала в ладоши. Анатолий спел еще несколько песен. В палату заглянула медсестра Надежда Мельникова и резким тоном приказала:

– Солдатики, кончай базар! Скоро вечерний обход, так что посторонних просим удалиться!

– Крепись и поправляйся, Олег! – сказал на прощание Стефанакис.

– А то самое мумие мы тебе обязательно достанем, – пообещал Волков.

Мумие принес старший лейтенант Елизаров вечером. Он неожиданно заявился в комнату к Валентине.

– Это мумие. Для нашего братишки.

Олег смотрел на стену. Косо падал в окно свет от фонаря. А стена была белой. Белой, как снег… Там, в России, сейчас зима…

Старший лейтенант Елизаров осторожно вел свой вертолет вдоль узкого горного ущелья, заполненного белесым жидким туманом. Слева и справа громоздились отвесные скалы. Величественные в своей первобытной суровой красоте, они вздымались из тумана гигантскими глыбами серо-бурого цвета. То корявые, с острыми гранитными углами, уступами, то нежданно гладкие, испещренные поперечными полосами, скалы чем-то напоминали слоистый пирог. Вверху над ущельями синело холодное бездонное небо, а внизу, на дне, прыгая меж валунов, пенясь и разбрасывая брызги, светилась узкая извилистая лента горной речушки. Трудно было поверить, что именно она, эта речушка, неустанно трудясь тысячи лет, промыла в крепком гранитном массиве этот мрачный коридор, которому, казалось, не будет конца. Отвесные скалы то чуть-чуть раздвигались, расширяя ущелье, то за новым поворотом снова опасно сближались, грозя сомкнуться глухой каменной стеной и не пустить вертолет дальше.

Елизаров, спиною упираясь в кресло, держал руки на управлении, а ступнями ног чувствовал пружинистые педали. Со стороны казалось, что он слился с боевой машиной, сросся с нею, тонко воспринимает ритмичные движения многометровых лопастей винта. А эти тяжелые лопасти ему представляются как свое продолжение, словно идут по узкому бесконечно длинному коридору, широко раскинув руки, и стараются не затронуть пальцами опасные стены.

Лейтенант Мухтар-оглы Ганбаров, а попросту Миша, подавшись корпусом вперед, колдовал над картой, уточняя маршрут движения боевой машины. Прапорщик Гуцулов сросся с крупнокалиберным пулеметом, зорко осматривался по сторонам. Душманы могли оказаться за любым выступом, на любой скале.

– Долго ли еще петлять в белой мути по каменному лабиринту? – спросил Елизаров.

– Почти весь одолели, – ответил Ганбаров, не отрываясь от карты. – Скоро выход, через три километра.

– Всем быть начеку! – приказал командир экипажа.

Отчаянно рискованный полет по узкому ущелью, по которому еще никто ни разу не пробовал провести винтокрылую машину, а тем более в тумане, подходил к завершению. Следом за машиной Елизарова, соблюдая дистанцию, словно связанный с ним тросом, по ущелью летел вертолет его друга, старшего лейтенанта Павла Рагулина. Они добровольно вызвались совершить этот дерзкий полет и выйти нежданно к горному кишлаку, который душманы превратили в серьезный опорный пункт.