Олег вдыхал полной грудью холодный воздух, густо насыщенный кислородом. После стольких недель нахождения в госпитале, где воздух насквозь пропитан запахами лекарств, он впервые ощущал необыкновенную легкость и возвращавшуюся силу мышц. Все радовало и рождало надежды.

– Олег!..

К нему по дорожке бежал Стефанакис. Снайпер узнал его, хотя Олег был одет по-зимнему. На лице Поля сияла улыбка, он весь светился неподдельной радостью. Вскинув ладонь к шапке, лихо отчеканил:

– Товарищ сержант! Послан командиром взвода сопровождать вас по нашему гарнизону!

– Пожалуй, не заблужусь, – ответил Олег, обрадованный приходом товарища и тем, что его не забыли, прислали сопровождающего.

– Городок только с виду кажется маленьким, а заблудиться в нем можно запросто.

– Если двигаться на ощупь с закрытыми глазами? Так, что ли? – улыбнулся Олег.

– Да и с открытыми блудануть дважды два, – с прежней радостной улыбкой выпалил Стефанакис.

В казарме Олега ждали. Едва они с Полем переступили порог, как Анатолий Волков ударил по струнам гитары и дружный хор солдатских голосов рванулся под низкий потолок:

Пусть сегодня снег и стужа

Закружили пляскою!

Приходи, сержант Бестужев,

К нам, в семью солдатскую!

Олега провели по казарме – новенькому зданию, собранному этим летом из стандартных щитовых блоков. Особо похвастались продолговатой комнатой, громко названной КБУ – «Комбинат Бытовых Услуг», – где вдоль стены был оборудован длинный стол для глажения, на подставках стояли электрические утюги, на полках – электробритвы, в коробочках – лезвия для бритья, на стене – розетки и несколько зеркал. Подворотнички – выстиранные и отутюженные – лежали стопкой в специальном пластмассовом ящичке, укрепленном на стене.

Потом показали учебный класс с большой черной доской на стене, ленинскую комнату, где на стенах – плакаты, диаграммы, лозунги, фотогазета, на полочках – книги, на столах – подшивки газет, стопки журналов, присланных из Союза, а в углу на тумбочке, покрытый красной бархатной накидкой, – телевизор.

– Из Москвы передачи смотрим, – заметил Стефанакис, перехватив взгляд Олега.

– Правда, не всегда, – поправил его рослый десантник с ефрейторской лычкой на погоне. – Трансляция ведется из здешней столицы.

Из ленинской комнаты направились в спальное помещение. Длинная комната, своими размерами похожая на спортивный зал, по обеим сторонам вдоль стен, выкрашенных светлою охрой, – двухъярусные железные койки, аккуратно заправленные темно-серыми армейскими одеялами, тумбочки. На окнах – белые занавески, на подоконниках – в коричневых керамических горшках и жестяных крупных банках из-под сгущенного молока – зеленые кустистые комнатные цветы. Кругом – чистота и порядок. Все в солдатской казарме было сделано просто, но добротно и основательно.

– Это твоя койка, – сказал Волков, показывая на кровать у стены.

Она стояла в углу, обычная, стандартная, как и у всех, только была без второго яруса. Рядом – просторная тумбочка – небольшая сержантская привилегия.

– Почти всю свою службу прокантовался в походной палатке, хотя и утепленной, – сказал круглолицый рослый десантник с ефрейторскими лычками. – Своими руками тут все клепали и сбивали. Первую зиму служим по-человечески, хотя еще и не все построили, что намечено. Даже, знаешь, сержант, уезжать не хочется, хотя домой магнитом тянет.

– Тогда оставайся на сверхсрочную…

– Ну, нет уж…

– Давай знакомиться, – предложил Бестужев, протягивая руку. – Олег.

– Да про тебя мы все уже знаем, – сказал в ответ ефрейтор, беря руку Олега в свою лопатообразную пятерню. – Меня зовут Алексей, попросту Леха, а фамилия моя – Седугин.

– А прозвище у него – Слон! – вставил Анатолий Волков под одобрительный смех.

– Заткнись, Волк! – беззлобно ответил Седугин и снова повернулся к Олегу. – Я тут временно командиром отделения. До тебя тут был сержант Костя Алексеев, но он перед твоим приездом уволился в запас. А ты в госпиталь угодил, вот меня и назначили.

Седугин познакомил Олега с остальными бойцами отделения:

– Степан Рязанов, гранатометчик! Попросту Рязань! Служить ему еще целый год с хвостиком.

Кряжистый веснушчатый парень молча и крепко пожал Олегу руку.

– Олесь Турсунов, автоматчик. Наш толмач.

– Уже знакомы, в госпитале в одной палате были, – сказал Турсунов и посмотрел на ефрейтора. – Я ж тебе рассказывал, забыл, что ли?

– Порядок в десантных войсках неизменный, – невозмутимо ответил ему Седугин. – Ребята в бою Турсунова коротко называют – Тур. В Белоруссии, в Беловежской пуще, говорят, водится упрямый бык под таким названием. Так наш Турсунов в упрямстве ему не уступает.

– Не упрямый, а настойчивый, – поправил его Турсунов и тут же добавил: – А слово «тур» по-узбекски будет оскорбительное, обозначает «уходит». Говорят «тур», когда прогнать кого-нибудь хотят.

Потом Седугин представил пулеметчиков: рядового Равиля Давлятова из Махачкалы, которого не без уважения в отделении называют Ковбой, ибо славится среди десантников умением снайперски бросать кинжалы и топоры, вгоняя их рядышком друг подле друга; второго номера пулеметного расчета рябоватого Ивана Дундика, к которому коротко обращаются Дунда, поскольку он всегда чем-нибудь недоволен.

– А Волка и Грека ты давно знаешь, – ефрейтор указал на Анатолия Волкова и Поля Стефанакиса.

В казарму зашли два младших командира: старший сержант Гришин – высокий, жилистый, темноволосый и младший сержант Уразбаев – круглолицый, скуластый, с небольшими черными усиками, концы которых на восточный лад опущены вниз к уголкам губ.

– Нашего полку прибыло! – сказал Гришин, здороваясь с Олегом.

Не успел Бестужев со всеми как следует познакомиться, кто-то из солдат громко подал команду:

– Смирно!

– Наш старшина Анисимов, – услышал Олег шепот ефрейтора.

– Отставить! – резко прозвучал голос Анисимова. – Сержант Бестужев прибыл из санбата?

– Так точно, уже прибыл! Знакомится с казармой и ее личным составом.

– Мне он как раз и нужен.

Бестужев быстро оглядел себя, застегнул пуговицу у горла, поправил ремень, мысленно фиксируя свое внимание на том, что ему предстоит теперь следить не только за своим внешним видом, но и за видом солдат своего отделения.

– Командир роты ждет, – после приветствия коротко сказал старшина.

Когда вышли из казармы и отошли немного, Анисимов, шагая рядом, своим ровным, даже чуть тягучим голосом, в котором, правда, звучали дружеские нотки, упрекнул сержанта, что, мол, ему следовало из госпиталя являться не в казарму, а представиться своему непосредственному командиру, доложить о прибытии после выздоровления. Бестужев мысленно чертыхнулся, что с первых шагов допустил оплошность, хотя никакой своей вины в том не видел. И еще подумал о том, что правы, наверное, солдаты, говорившие о строгости старшины.