Не вызывал сомнений у Турина Аркаша Ляпин, лучший агент отдела. К Аркашке с какой стороны ни подступись — кругом пролетарские корни, но не это главное, конечно: в работе горит, не считаясь со временем и с любым поручением справляется. Людишек своих завёл среди урок, как учил его Турин, и начал пожинать плоды. Скоро можно думать, кого из них на легальное положение сыщиком переводить — работает система, оправдывает себя, покажет во всей силе, если, конечно, не найдётся дурак наверху руки выкрутить. Замахивался, бывало, и Арёл, но товарищ Странников защитил. Новый секретарь Носок-Терновский в милицию не заглядывает, ему бумагу накатай о проделанной работе, и гора с плеч, а теперь, когда закрутили уголовное дело со взяточниками среди партийцев старшие следователи Борисов и Козлов, секретарю комитета вовсе не до уголовного розыска…

А Ляпин — молодец парень! Грех подозревать его в чём-либо. Дальше кто?.. Рытин.

Ну, Рытину не до этих дел, он на виду и вечно то в мазуте, то в машинном масле, кажется, и не умывается, потому что в железках весь: то в замках взломанных копается, то бандитское оружие сортирует, выискивает для идентификации, к тому же опекать ему Турин поручил молодого Маврика. В деле об убийстве Брауха этот малец отменную смекалку проявил и дотошность, утёр нос самому Камытину, не поленись тот его послушать, может, и схватили бы бандита с воровской казной… Теперь Маврик розыском по деревням занят, однако сообщений не подаёт, значит, нет результатов…

Оставались двое — Дед да Бертильончик.

Про Бертильончика — Абрама Зельмановича Шика и думать нечего. Он в регистрации преступников как увяз, так носа не высовывает до других дел, и куда его?.. На какую операцию брать в такие годы? Замены сам несколько раз просил у Турина, но Дед вступал, отговаривал приятеля — вместе, мол, уйдём, тогда общие проводы и закатим.

Закатили проводы… Только вот кому и какие?.. Иван Иванович Легкодимов в осадок попадает, его, как свинцовое грузило, на дно подлых подозрений тянут Манцуров с Абажуровым, тот накачал отравленным чаем Губина, а затем скрывался не у кого-нибудь, а у самого Легкодимова… Вот и закрывается ларчик! Губина — на тот свет с тайнами сейфа, а валят оба на Минурова — очень удобная и хитрая позиция. А что если бывшие царские служаки-приятели — рукавицы одной пары?

Подлая эта мыслишка, появляясь, морозом поясницу Турина схватывала, словно обручем железным.

Но с другой стороны, Легкодимова он знал столько лет, что со счёта сбился. Сам увлёк его в пролетарский розыск, когда тот почти бродяжничал, умирая с голоду. И погиб бы, не уговори Турин начальство попробовать бывшего царского служаку на советской работе в сыске. В политику старик не лез, мёл беспощадной метлой уголовщину, очищая родной город; в общем, занимался полезным для любых режимов делом.

От корки до корки перелистал комиссар Хумарьянц личное дело новичка с подмоченной репутацией, когда просил за него Турин. Убедился сам, что заслужил тот немало благодарностей от самого губернатора, прославившись ликвидацией банды «Рваная ноздря», после чего притихло жульё в городе. В кабинетах высиживать не любил Легкодимов, лично брал вооружённых криминальных авторитетов: «Самсона», «Сайгака» и «Ерёму», зверски зарезавших двух надзирателей при побеге из Казанского острога, а в Астрахани пытавшихся ограбить банк. В перестрелке с бандитами сам был тяжело ранен, двоих уложил на месте, за это награждён, и провалялся почти до самой революции в больнице.

Похлопал тогда умудрённый жизнью комиссар Хумарьянц по архивной папке личного дела царского службиста, долго молчал, задумавшись, но, наконец, согласился, что польза должна быть несомненная от такого храброго человека, но велел приглядывать, так как Легкодимов в царском сыске был не простым агентом, а начальником всей астраханской сыскной полиции в чине коллежского регистратора, присягал царю на верность.

К чему последние слова сказаны были комиссаром, Турин тогда не думал, радовала мысль, что заполнил одну из множественных вакансий в штате опытным профессионалом, а не каким-нибудь деревенским или заводским недотёпой, ни нагана, ни ружья в жизни не видавшим, а уж про такую науку, как криминалистика, так и не заикайся…

Задуматься пришлось по-настоящему вот теперь, но уже не только над теми словами комиссара милиции.

Обрывая его мысли, в дверь громко и часто застучали.

«Поздновато для дружеских визитов, да и не приглашал вроде никого, — Турин схватился за кобуру, выхватил наган, сунул за спину под ремень. — Однако взрослый мужик!.. Женщина так ломиться не станет…»

Прикрываясь на всякий случай за дверным косяком, скинул крючок:

— Входите! Кто там?

На пороге, удивляя несуразностью одежды и безразмерной кепкой над нахальными глазами, тяжело дыша, озирался подросток, каких на Больших Исадах десятки.

— Гнались, что ли? — стараясь заглянуть в темноту за его спину, спросил Турин. — Заходи, раз стучал.

— Не, — покачал тот головой и, попытавшись сунуть ему свёрнутый газетный лист, дёрнулся удрать.

— Стой, шельмец! — успел перехватить его руку Турин. — Ты куда?

— Дяденька, вам отдать велено, — вырывался тот, и страх бегал в его маленьких хитрых глазках.

— От кого? — крепко сжимая кисть руки Турин, старался затащить внутрь неожиданного визитёра. — Пока не скажешь, не выпущу.

— Не знаю я его, — взмолился тот, чувствуя бесполезность попыток удрать. — Солидный барин! Адрес дома дал и велел вручить, — тут он изловчился, больно укусил пальцы Турину так, что тот сам отдёрнул руку, и был таков.

Остужая боль, помахал ладонью Турин и запоздал с погоней. Прикрыл дверь. Лист оказался пуст при поверхностном рассмотрении, подростка след простыл.

— Что за фортеля на ночь глядя? — бурчал Турин, уже спокойнее изучая под светом лампы свернутую в несколько раз газету. — От кого сие послание? Газет я не выписывал никогда и почти не читаю. Почтальонов такая братия только к своим посылает — к жулью… А тут — «солидный барин»? Чего им от меня понадобилось?

Сердито фыркая от наглой выходки оборванца, он попытался отыскать секрет в тексте газетного листа, но на первый взгляд тот интереса не представлял. Это была одна из бывших уже в употреблении, надорванная местами, в помарках, половинка известного «Коммуниста», причём не самая её лучшая, так как, кроме объявлений в виде кратких безликих текстов, ничего не содержала. Были тут предупреждения о торгах, приглашения к врачам, афишки о бегах, кино, театрах.

— Что-то должно быть в этом проклятом послании, — ругался Турин, — раз его доставили неизвестно от кого, таким странным образом и в полночный час?..

Он основательно уселся за стол, вспомнил про завалявшуюся где-то в столе старую лупу, пошарил в ящиках, извлёк на свет увеличительное стекло с массивной ручкой, давненько не используемое за ненадобностью. «А ведь это Аркашка с Мавриком подарили, стервецы, преподнесли на день рождения, разыграть хотели», — вспомнилось ему всё же и, вооружившись стеклом, он снова, но уже более тщательно прошёлся по всем заметкам. Текста, представлявшего какой-либо интерес для него, не нашлось.