Его локтя коснулась легкая рука, и женский голос произнес:

– Погоди.

Джим замер. Сердце колотилось, как безумное. В темноте можно было различить лишь тусклый отблеск сырой кирпичной стены.

– Ты друг, – произнес голос. – Он называл твое имя. Идем со мной.

Словно видение, явившееся во сне, фигура, закутанная в платки и плащ, проскользнула мимо и поманила его за собой – и Джим последовал за ней, не в силах сопротивляться, как и бывает в снах.

В чистенькой комнатке не очень далеко от описанных выше трущоб его провожатая чиркнула спичкой и зажгла свечу. Когда она наклонилась, платок упал ей на лицо. Из-под него донеслось тихое: «Прошу вас…»

Джим замер, озадаченный, но вдруг до него дошло, что именно он видит. Огромное родимое пятно цвета сырой печени расползлось на половину ее лица. Ее глаза были прекрасны – теплые и ясные, но их выражение ясно сказало ему, что сейчас отразилось на его лице, и он смутился.

– Простите, – пробормотал он. – Кто вы?

– Прошу вас, садитесь. Я слышала, как вы говорите о нем с миссис Муни, и не удержалась…

Он сел за стол, покрытый изящно вышитой льняной скатертью. Все кругом было проникнуто легким, старомодным очарованием. В воздухе витал едва слышный запах лаванды. Хозяйка дома тоже была нежна и деликатна: голос ее не принадлежал кокни[11]… скорее в нем было что-то северное, от джорди[12] – Ньюкасл? Дарем? – к тому же он был очень мелодичен. Не поднимая глаз, женщина села по другую сторону стола.

– Я люблю его, мистер Тейлор.

– О! Вот как. Понимаю.

– Меня зовут Изабель Мередит, – продолжала она. – Когда он пришел… когда той ночью он покинул прием в доме леди Харборо, он едва понимал, что делает. Он пришел ко мне, потому что когда-то мы… Однажды я помогла ему. Дала немного денег. Я совсем небогата, как видите. Зарабатываю на жизнь шитьем. То, что человек его таланта вынужден вот так прятаться… но он действительно в опасности, мистер Тейлор, в большой опасности. Что еще ему было делать?

– Например, сказать правду, вот что. Прийти на Бёртон-стрит – он знает, куда именно – и поговорить со мной и моим партнером, Фредом Гарландом. Если он в опасности, это лучшее, что он может сделать. И при этом неплохо бы говорить правду.

Она несмело провела пальцем по узору на скатерти.

– Понимаете, он такой нервный, у него богатое воображение, – сказала она, помолчав. – Он художник и чувствует больше, чем большинство из нас. И острее…

Джим ничего на это не сказал. Единственным художником, знакомым ему хорошо и лично, был Уэбстер Гарланд – крутой и жесткий как сарыч. Если что его и отличало, так это целеустремленность и превосходный глаз, а вовсе не восприимчивость ко всяким… фантазиям.

– Вот что, – сказал он после долгого молчания. – Будь это кто другой, я бы и ухом не повел. Но мы как раз пытаемся кое-что узнать – не о самом Маккинноне, о других. А он отчасти замешан во всем этом. В этой истории есть и мошенничество, и финансовые махинации, и всякая спиритическая чушь, выбирайте на любой вкус – если не что-то похуже. Так что вопрос в том, что же он на самом деле натворил? И как вы оказались с этим связаны?

– Мы познакомились в Ньюкасле, – объяснила она. – Он отнесся ко мне по-дружески. Он тогда только начинал свою карьеру. Сказал, что настоящим именем на сцене пользоваться не может – он ведь на самом деле не Маккиннон, – иначе отец узнает и убьет его, или запрет где-нибудь.

– Да ладно!

– Он сам так сказал.

– И кто же его отец?

– Он не говорил. Какая-то важная шишка. Дело в наследстве – фамильные сокровища, или что-то в этом роде. Но он все бросил ради искусства. А отец боялся, что это опозорит семью, понимаете?

– Гм-м, – Джим погрузился в пучины скепсиса. – А при чем тут Беллман? Он-то как попал в эту компанию?

Изабель Мередит отвела глаза.

– Я думаю, – едва слышно прошептала она, – что это из-за убийства.

– Так. Продолжайте.

– Алистер никогда не говорил прямо, но… намекал. Это как-то связано с…

Она встала и, открыв ящик комода, достала записную книжку, а из нее – старую, пожелтевшую газетную вырезку. Даты на ней не было.

Здесь вырезка обрывалась. Джим разочарованно посмотрел на хозяйку.

– Может там хоть дата была? – кисло спросил он.

– Не знаю. Я сама нашла ее, когда… она выпала у него из кармана пальто. Увидав ее у меня в руках, он так побледнел… Сказал, что у него возникли странные картины в голове. А что? Вам это о чем-нибудь говорит, мистер Тейлор?

У Джима звенел в ушах голос миссис Бадд, вещающий из темноты: «Он и сейчас еще там, в стеклянном гробу…». Все здесь связано, подумал он. Тело во льду, нападение, явившееся Маккиннону в видении, кровь на снегу…

– Вы знаете женщину по имени Нелли Бадд? – спросил он на всякий случай.

– Нет, – растерялась она. – А кто это?

– Как там у них это называется… – медиум. К Маккиннону отношения не имеет, но говорила она о том же, о чем пишут в этой заметке. Кстати, можно я ее себе оставлю?

Она замялась – явно не хотела выпускать из рук что-то, имеющее отношение к Маккиннону.

– Ну, ладно-ладно, – успокоил он ее. – Я только текст перепишу. Он ничего больше об этом деле не говорил?

Она покачала головой.

– Я не знаю, что делать, мистер Тейлор, – сказала она, глядя, как он быстро копирует заметку в блокнот. – Я так его люблю. Я бы все отдала, чтобы только ему помочь, все на свете! Он так мне дорог. Как бы я хотела зарабатывать достаточно, чтобы обеспечивать его… Подумать только, что он живет у этой жуткой миссис Муни, не смеет выйти на улицу – и это артист, великий артист! Ох, простите меня. Понимаю, как нелепо это звучит от женщины с таким… Я и надеяться не могу, что он… Простите. Мне не стоило этого говорить. Но мне не с кем и словом перемолвиться, я так одинока…