– Что там такое?! Мойра, подожди!

Но она лишь молча добежала до двери и аккуратно посветила фонариком вовнутрь, выглядывая беглеца так же, как обычно хищник ищет добычу. Только Курт собрался отдернуть ее за плечо, как она шагнула вслед за Новым, прямо в открытое помещение, на что он, разумеется, последовал за ней. Но оказалось, что выяснение отношений придется отложить. Мойра медленно подходила к дальнему правому углу, направляя луч фонарика прямо на Нового, забившегося под стол от страха. Он рычал и шипел, пряча лицо от прямых лучей света, махая руками и не скрывая агрессивного настроя к неизвестным для него существам, прикрывая другой рукой дыру в животе, откуда обильно текла кровь. Курт же машинально решил проверить выключатель – и, к удивлению каждого, внезапно по потолку с задержкой включились несколько ламп холодного света. Новый издал еще более пронзительные возгласы, вынудив Мойру подбежать и дернуть выключатель обратно.

– Ты тупой? Он же боится!

Курт подхватил ее за предплечье, задержав на месте.

– А тебя не удивляет, что питание есть по всей станции? Ранее Октавия все отключила, а тут нате – и все для всех!

– Нет, это меня как раз радует, означает, что нас не бросили и вот-вот все образуется в лучшую сторону. А значит, – особенно выделила она этот момент, – нам надо доставить объекты в целости и сохранности, так сказать, сделать то, зачем мы изначально сюда пришли. Надеюсь, с этим не будет проблем?!

– Ты правда хочешь его вот так взять? Серьезно?! – Курт уже терял терпение, все должно было быть гладко, но постоянно какие-то преграды на пути к выходу с Вектора. – Мы очень сильно рискуем собой, потому что придется приглядывать за тем, чтобы он ничего не трогал и никто его не сожрал.

– Он ранен! Посмотри сам, кровь везде!

Мойра выдернула руку и плавно стала подходить. Она дотронулась до свернутого в позе зародыша к ней спиной тела, и все стало ясно – мертв. Но не успела толком сформироваться обвинительная мысль, как она услышала странные звуки, там, с другой стороны тела. Потянув его на себя, вытаскивая наружу, Мойра сначала попросту не поверила, а после и вовсе искала подтверждение увиденному у Курта, чье лицо дало ей все доказательства безошибочности увиденного. Там был ребенок, примерно год отроду, он лежал в старой нагрудной сумке, куда его положила мать для удобства транспортировки. Малец стал плакать, дергать ручками и ножками, всецело отдаваясь горю от потери мамы. Мойра аккуратно взяла его на руки, игнорируя протесты Курта, прижала к себе вместе с сумкой, лямку которой сразу же накинула через плечо. Малец был такого же зеленовато-фиолетового оттенка, очень худой, большие глаза, много черных и белых волос по всему телу – мальчик кричал во все горло, вынудив Курта даже выглянуть в коридор, а после и закрыть створки, благо панель заработала.

– Нужно сберечь его. – Мойра изменилась еще больше, подметил Курт при виде ее заботы о малыше. – Больше у него никого нет. Хорошо, что мы пришли, так бы он был съеден какой-нибудь мразью. Да, маленький, ты же совсем беззащитный, такая кроха.

– Мойра, – Курт аккуратно подбирал слова, – ты ведь знаешь, что он не твой, как и знаешь, что он не сможет жить среди людей нормальной жизнью, верно? Он заразит любого, кто будет с ним рядом, только если не будет дышать своим кислородом.

– Ты хочешь его на эксперименты пустить? – Она посмотрела на него глубоким и властным взглядом – таким, каким обычно молча презирают.

– Нет. Я говорю, что не надо к нему привязываться.

– Послушай меня. Ты, может быть, и привык плевать на детей – все же четыре дочери, а отца почти знать не знают. Но лично я никогда бы не бросила ребенка. Но у меня так и не было с Наваро своих, и вот я думаю, может быть, не просто так? Если бы я была матерью, то, скорее всего, не рискнула бы ребенком, а послала бы Октавию. Наваро сделал бы так же. Но уж так сложилось. И тогда этот малыш погиб бы – но мы тут, а значит, должны отработать те карты, которые нам выдала жизнь. Если что-то не нравится, то мне плевать, всю ответственность на себя беру. А теперь веди меня к мосту, там уже я сама договорюсь.

Курт вновь чувствовал себя никем. Так же как и при разрыве с каждой женой, как и при отношениях с матерью, порицающей его, даже когда он получил высшее образование. Но все же было кое-что отличительное. Мойра заражена – он знает это, он видит это, а значит, стоит делать поправку на побочные эффекты. И это все оставляет ему лишь один выход – ужасный, но единственно верный: он ударяет Мойру по лицу, та падает, и под ее крики он забирает ребенка. А уже под крики мальца запирает дверь за собой. Ему все это не нравится – но так нужно сделать, убеждается он вновь и вновь под гнев запертой Мойры.

– Ты не сможешь о нем позаботиться, а у меня четыре дочери, тут уж я лучше тебя справлюсь. Да и ты заражена, рисковать нельзя.

Мойра в ответ что-то кричала, но ему уже было все равно.

Первым действием Тобина было опрокидывание головы вниз, отчего свисающие вниз длинные волосы закрыли от всех его лицо. Казалось, словно он только сейчас просыпается после долгих лет без движения, из-за чего само тело потеряло некоторую работоспособность. Но только это не так: пробуждение несколько дней назад было куда легче нынешнего, а причин для такой реакции с того момента нет. Но Станислав проверил показатели – и кроме немного учащенного пульса изменений не было. Тобин начал двигать головой в стороны, словно боролся с воспоминаниями или чувствами, после чего наконец-то к нему стал возвращаться контроль рук и ног, а дальше и всего тела. Но только вокруг предплечий и щиколоток были закреплены ремни, мешающие ему встать с места. Тобин облокотился на спинку и, дернув головой, откинул пряди волос с лица. Уверенным, словно контролирующим ситуацию больше, чем кто-либо, взглядом он осмотрел каждого с головы до ног. Он даже не осмотрел свое тело, даже не стал проверять окружение: все, что его волновало, – люди перед ним. Кросс стоял слева, показательно держа в руках пистолет с транквилизаторами. Ханна была в паре метров впереди, твердо и уверенно смотря на него с серьезным, немного требовательным лицом, Стас же всецело погрузился в работу приборов по забору и анализу крови.

Тобин все продолжал осматривать каждого. Казалось, будто бы он уже ведет с ними диалог, лишь изредка останавливаясь для осмысления чего-то им неведомого, но очень значимого для него. После его лицо вдруг стало проще, словно он окончательно вобрал всю власть и контроль над своим положением, благодаря чему может вообще больше не переживать и не беспокоиться о безопасности и своей свободе. Его улыбка медленно растянулась с края губ на всю ширину лица, создав то ли зловещий образ, то ли, наоборот, легкую насмешку надо всеми. Ханна не знала, что думать, как и не знала, стоит ли вообще реагировать, – в этот момент ей куда больше хотелось ответить самой себе на вопрос: что она тут делает?

Внезапно самодовольная и чересчур многозначительная улыбка, оскалившая зубы, разорвалась смехом – громким, во все горло, поступательным хохотом, вынудившим Станислава отвлечься и переглянуться со всеми. То был не злой смех, не циничный или агрессивный: наоборот, Тобин будто бы смеялся над самим собой, удивляясь чему-то, о чем им всем пока было неизвестно. Настоящий смех, вырывающийся из него естественным путем, а не искусственной игрой, продолжался еще некоторое время. Он качал в стороны головой, немного икал, а если бы мог, то точно вытирал бы немного влажные глаза. И вот он выдохнул, откинулся вновь назад – и заговорил так, как говорят с давними друзьями после долгой разлуки: