И вдруг в один момент все закончилось.

— Эй, ты что это, все, что ли? — удивленно спросила она, пытаясь повернуться частью корпуса.

— Да! Стой, не дергайся.

— Але! Гараж. А я ни в одном глазу.

— Это не моя проблема, детка, это твоя проблема.

У Лены глаза полезли на лоб от удивления и возмущения. Она задергалась и на этот раз выкрутилась из-под громадного тела, которое нависало сверху над ее спиной. Спешно приведя себя в порядок, она с укоризной уставилась в глаза Оборотню.

— Что это было? — поинтересовалась девушка через какое-то время, поняв, что парня ничуть не трогает ее строгий взгляд.

— Я кончил, — услышала она спокойный ответ.

Ее партнер уже натягивал штаны. Интересовался он сейчас, казалось, только собой и своими ощущениями.

— Зато я — нет! — Лена толкнула его рукой в грудь.

— Я сказал: это твои проблемы.

— Я не поняла! — взвизгнула Лена. — Это ты так играешь со мной? Ты дразнишься, да?

— Я устал сегодня, Лена. Отстань от меня. Уже темно. Пора ехать по домам.

— Куда ехать? — четко артикулируя каждый звук и сделав ударение на слове «куда», уточнила девушка.

— По домам. Я же сказал.

— То есть ты меня бросаешь? Изнасиловал и бросаешь?!

— Ну, ты посмотри на себя! Ты — пьяная изнасилованная женщина. Ты больше ни на что не годна.

— Вот именно! — почти начала плакать от обиды Лена. — Я пьяная. Как, по-твоему, я поеду домой? Блин! Блин!

Она вдруг вспомнила, что завтра утром у нее назначена встреча. А сейчас — факт — нельзя садиться за руль.

— Оборотень, миленький, ты, конечно, сволочь, но ты не можешь меня тут кинуть. Ты должен отвезти меня. Давай к тебе, потому что я пьяная, не хочу домой, мать печенку доест.

— Я хочу отдохнуть, у меня завтра важный и трудный день.

Лена почти протрезвела, когда поняла, что теперь она должна сделать все, чтобы удержать его рядом не только ради удобства положения, но и для того, чтобы все же вытянуть побольше информации. Нельзя было его отпускать вот так вот запросто.

— Я боюсь, Лена, что ты в своем пьяном буйстве не дашь мне расслабиться.

— Я дам. Я обязательно дам. Хочешь отдохнуть — дам отдохнуть. Хочешь… Хм. Если просто хочешь, то просто дам. Если захочешь. И буду сидеть тихонечко, пока не позовешь. Только ты меня завтра отвези утром в одно местечко, хорошо?

— Не могу, у меня завтра дела.

— Какие завтра могут быть дела! Завтра выходной. Суббота!

— А у меня дела.

— А я еду с подругой к ней на дачу. Я должна утром к ней приехать. Поехали с нами, а?

— У меня дела.

— Тогда отвези меня к ней к одиннадцати и вали на свои дела.

— Ладно, будет видно, дура набитая, собирайся. Пора ехать.

— Да. Я дура набитая. Я дура набитая пьяная! Дурнее не бывает.

Лена сокрушенно покивала головой, перетасовывая какие-то свои мысли, и начала размашисто и неаккуратно укладывать сумку.

* * *

Утро началось с неожиданного явления. По крайней мере, в тех обстоятельствах, о которых вчера случайно узнал Оборотень, это было совершенно неуместно, оно не вписывалось. Парень не мог предположить ни одного из известных ему объяснений, чтобы определить причину происходящего.

Лена, уткнувшись носом в подушку, подергивалась в мелких конвульсиях. Он положил ей руку на волосы — она напряглась и затихла. Он аккуратно повернул ее на бок, лицом к себе. Лицо и подушка были мокрые от слез. Девушка хлюпнула носом, вытерла кулаком глаза и отвернулась на другую сторону кровати.

Оборотень растерялся.

— Что за настроение с утра пораньше? — заботливо спросил он, вместо того чтобы зажиматься в своих домыслах. — Ты что-то сама придумала и, как всегда, сама же и обиделась?

— Дурак ты, Оборотень, — тихо всхлипнула она.

— Конечно, если меня в дураках держат. Рассказывай давай, в чем причина протечки. С какого такого перепугу у нас прорвало водопровод прямо тут в кровати?

Девушка перестала подергиваться от плаксивых спазмов и повернулась к нему:

— Ты не понимаешь разве, что это конец?

— Конец чего? Рабочей недели? Ну и что такого? Это обычное явление.

— Мне страшно, а тебе бы все шуточки шутить! — сказала Лена, немного помолчала и начала подниматься.

Парень не ответил, он лежал и молча наблюдал за ней. Минут через десять она, уже практически готовая к выходу на улицу (оставалось только надеть верхнюю одежду), отправилась готовить завтрак. Оборотень тоже поднялся и отправился в ванную.

Он застал Лену на кухне снова в слезах. Только теперь она продолжала что-то делать, а слезы молча лились из глаз, толстыми потоками стекали по щекам, тяжелыми каплями падали на грудь. На кофте под подбородком у нее уже была довольно большая лужа. Парень прижал ее к себе на несколько секунд и поцеловал в макушку. Потом он, так ничего и не сказав, сел и молча подвинул поближе тарелку, умышленно звякнув погромче приборами. Он решил принципиально ничего не говорить. Он не понимал причину ее состояния, но подозревал, что это остаточное явление после глубокого опьянения. Вчера она действительно сильно напилась.

Конечно, он и не думал бросать ее вечером одну; наоборот, он напоил ее для того, чтобы без вариантов она осталась при нем, чтобы ей пришлось полагаться только на него сегодня утром. Он понимал, что повышенная чувствительность у девушки от оставшихся паров алкоголя в крови, но не знал, на чем эта чувствительность сейчас конденсируется. Вариантов было два: обида на Петрова и понимание того, что близится час расставания с ним, с Оборотнем. Гадать было бесполезно. Успокаивать ее тоже было бесполезно. Бесполезно было и спрашивать.

Лена положила на тарелки омлет, налила кофе и села напротив. Влага все еще источалась у нее и из глаз, и из носа. Парню это порядком надоело, это мешало ему спокойно есть, он не хотел больше терпеть.

— Слушай, мне кажется, что ты пытаешься обратить на себя мое внимание. Не лучше ли просто сказать, что ты хочешь, или прямо спросить о том, что тебя мучает?

Лена всхлипнула, булькнула какими-то ведомыми только женщинам внутренними инструментами и набрала воздуха для начала разговора.

— Ты вчера весь вечер говорил, что близок к развязке, что заканчиваешь дело. И ни разу не сказал, что жалеешь об этом, потому что придется со мной расстаться.

— Я понял, тебя мучает неудовлетворенное самолюбие. В начале знакомства ты хотела, чтобы я влюбился и бегал за тобой, унижаясь. Тебя бесило, что я — другой. Теперь ты страдаешь оттого, что я не страдаю, что не унижаюсь, рассказывая, как буду тосковать. Не буду, Лена, не буду.