– Кому говорю, Пантюха! Живо назад! И железки поубирали! Кому сказал?!

Еще мгновение назад хорохорившиеся дружинники враз сникли. Пухлощекий парень отвел глаза, показал пустые ладони. Пантелеймон неуловимо быстрым движением спрятал нож за спиной.

– Да не беспокойся, Семен Акинфович… Пошутковали мы!

– Я вам сейчас покажу, шутники!

Краем глаза Вилкас заметил движение справа от себя, а потом широкоплечий молодец в ладно скроенном кафтане отодвинул в сторону корчмаря. Под его тяжелым взглядом дружинники все больше и больше скисали. Кое-кто из задних попытался бочком убраться подобру-поздорову, но громкий и властный окрик остановил их:

– Куда?! Как шкодить, так они тут как тут! А отвечать за вас кто будет? Быстро ножики поприбирали, а то как бы беды не вышло!

Его слушались беспрекословно.

Даже Пантелеймон, который до этого мига казался Вилкасу предводителем, повиновался, не моргнув глазом.

– Не взыщи, Семен Акинфович… – пробормотал он, словно извиняясь. – Он Всемила обидел, морда литовская… Разве за товарища вступиться – зло?

– Всемила? – Семен обернулся. Надвинутая на лоб шапка, опушенная соболем, придавала ему внушительности. Литвин видел ровно подстриженную темно-русую бородку, сурово сдвинутые брови и яростно сверкающие карие очи. Да рукоять сабли, украшенную черненым серебром. – Чем он его обидел?

– А руку ему ломает, не видишь ли, боярин? – пояснил дружинник, предлагавший дать Пахому в зубы.

– Руку? Ломает? – ехидно переспросил Семен. И прикрикнул: – Не вижу! Вижу, что держит. Ласково держит. Нежно… – Боярин нагнулся к перекошенному от растерянности и унижения лицу Всемила. – Поди распускал ручки-то? А, Всемил? Скажи честно. Распускал али нет?

– Прости, Акинфович… – заскулил плененный Вилкасом дружинник. – Я же не со зла. По глупости…

– Кто бы сомневался! Разве ты от великого ума что сделаешь?

Семен покачал головой. Взял отмеченного шрамом воина за ухо:

– Слышь, литвин, отпусти его, будь так добр.

Вилкас разжал пальцы. Шагнул назад, на всякий случай не отпуская булаву.

Боярин, скривившись, будто держал кусок гнилой шкуры, отшвырнул Всемила к остальным. Проговорил, взмахивая кулаком на каждое слово:

– Какие же вы русские? Позорище вы всея Руси! Мучаюсь я с вами, мучаюсь… Когда бы не кони уставшие, давно бы вас уже из Смоленска выгнал, а князь Александр только спасибо на это сказал бы. По-хорошему, вам прощения просить у парня надо, да куда уж вам… Лаять только можете да силой кичиться, когда полтора десятка на одного. Вон с глаз моих!

Он топнул ногой, и дружинники, втянув головы в плечи, побрели к выходу.

Семен подождал, пока спина Пантелеймона, отступавшего последним, скроется в дверях, а после повернулся к Вилкасу:

– Прими мои извинения, парень. Мои люди от скуки бесятся. Они на самом деле неплохие, только озорные чересчур. Росточком вымахали, а умом – все еще дети малые. Вот мне и приходится за ними приглядывать, а коль не усмотрел – за них извиняться. Потому и прошу прощения у тебя.

Литвин пожал плечами:

– Да чего уж там, боярин. Я не в обиде.

– Ну вот и хорошо, – Семен Акинфович улыбнулся, скинул с головы шапку.

До того искренним было его лицо, что Вилкас невольно улыбнулся в ответ.

Пахом, о котором, как показалось, все забыли, тяжко вздохнул и присел на лавку.

– В гроб они меня вгонят, – проговорил он, утирая рукавом крупные капли пота, выступившие на лбу и обширной плеши. – Погибель они моя, мор, глад и семь казней египетских…

– Да ладно тебе… – устало отмахнулся боярин, присаживаясь рядом с Вилкасом. – Скоро съедем… Еще скучать будешь.

Парень только сейчас заметил мешки под глазами Семена – свидетельство усталости.

– Эх, Акинфович… – покачал головой корчмарь. – Я вас долго вспоминать буду. Нечего сказать – славные воины у Михайлы Ярославича. Только горячие чересчур.

– Других не держим. Я б тебе, Пахом, приплатил бы сверху оговоренного. За беспокойство. Да путь дальний предстоит – боюсь, без порток останемся. Ты уж не взыщи. Живы будем – на обратной дороге загляну, не обижу.

– Не бери в голову, Акинфович… Тяжко тебе с ними. Разве ж я не понимаю? – Хозяин корчмы поднялся и, кряхтя, отправился восвояси, на ходу принюхиваясь и бормоча что-то под нос.

Литвин и русский боярин остались один на один.

Парень взялся было за ложку, но понял, что охота пропала. Он отодвинул миску, отхлебнул кваса из кружки. Семен внимательно рассматривал его, сверля тяжелым взглядом. Он не пропускал ни единой мелочи в одежде и снаряжении Вилкаса.

«Если начнет подначивать, что с куклой езжу, пошлю подальше. И не погляжу, что выручил… Или нет. Не по чести так поступать. Просто встану и уйду».

– Ты из Литвы родом? – вдруг спросил Семен.

– Да. Из-под Крево.

– Края вдоль Немана хорошо знаешь?

– От Копыла до Гродно… А что?

– Проводник мне нужен. Ты на ребят моих внимания не обращай. Это они от безделья на стенку лезут, а в походе все заняты – некогда безобразничать. Да и ты парень крепкий – себя в обиду не дашь. Я же вижу. Одному, другому зубы выбьешь, они и примолкнут. А проводник мне нужен.

Вилкас задумался. Он, в сущности, ничего не знал о человеке, с которым разговаривал, но испытывал к нему расположение. Семен Акинфович подкупал прямотой, открытым взглядом и той легкостью, с которой он разогнал безобразничающих дружинников.

«Кажется, Пахом упоминал Михайлу Ярославича… Выходит, это тверичи. Почему бы и не поехать с ними вместе? Только сперва нужно друзей выручить. Со мной смоленский князь разговаривать не будет, а с боярином великого князя…»

– А если я не один буду, Семен Акинфович? – так прямо и сказал парень, не желая хитрить и выгадывать удобный случай.

– А с кем? Мне главное, чтобы не с девкой. Или с больным там, или увечным. От баб один раздор в походе, а хворый задержит. Ты прости, но нам спешить надо будет. И так много времени потеряли.

– Не девка и не больной, – Вилкас от мысли, что мог бы путешествовать с бабой, даже усмехнулся. – Три человека. Все три – в бою не помеха.

– Не помеха, говоришь? – Семен слегка призадумался. – Все трое литвины?

– Франк, татарин и русский.

– Ну у тебя и друзья! – восхитился тверич. – Да ладно! Не страшно. Веди знакомиться.

– Не получится так сразу, – покачал головой Вилкас. – Их еще вызволить надо.

И начал рассказ.

Поруб, куда по приезде в Смоленск воевода Илья упрятал Никиту и Улана, оказался темным и сырым. Ну хоть стоять можно в полный рост, и на том спасибо…