— Да бедный, больной старик ухватится с радостью за любой предлог, который даст ему возможность убраться отсюда, из‑под пушек. Прошу вас, — продолжал он настойчиво, — подумайте, что скажут в Вене: император, который так твердо рассчитывал на Ганновер, все ваши друзья в обществе, Шварценберги, Дидрихштейны, графиня Менсдорф, графиня Клам‑Галлас…

— Персиани уедет, — сказал Платен. — В Вене слишком хорошо знают, как я отношусь к Австрии, и в крайнем положении Ганновера…

— Самое лучшее — твердо держаться одной стороны, — добавил граф Ингельгейм.

— Я иду к королю, — объявил граф Платен, и направился к дому.

Граф Ингельгейм посмотрел ему вслед, качая головой.

«Только бы он дорогой никого не встретил! — сказал он про себя. — Боюсь, — продолжал он в раздумье, — ах, как боюсь, что все это очень дурно кончится! Поражающий героизм государя не найдет никакого органа, который бы соединил его с храброй армией, генеральный штаб понятия не имеет о войне, поклоняется только одному принципу — бегать от неприятеля, где только тот покажется, а кронпринц…»

Он только глубоко вздохнул.

«Однако все‑таки многое сделано, — продолжал граф, — этот ганноверский поход отнял у Пруссии много времени, много сил. Все это прямая для нас выгода, и тяжело ложится на чашу весов. Занятие края потребует еще больших сил. Главное, необходимо всякими мерами мешать неприятелю действовать тут на севере с полной свободой. Эге, да вот и мой северный коллега отдохнул!»

И он пошел навстречу русскому посланнику, спускавшемуся из дома в сад.

Персиани немного поспал, немного приоделся, немного поел и казался гораздо свежее и бодрее прежнего.

Все еще слегка колеблющимся шагом он направился навстречу графу Ингельгейму.

— Добро пожаловать, любезный коллега! — сказал граф, протягивая руку. — Дипломатический корпус начинает пополняться: до сих пор я был его единственным представителем! Вы очень утомлены путешествием?

— Смертельно, граф! — отвечал Персиани, опускаясь на садовую скамейку, на которой рядом с ним устроился граф Ингельгейм. — И кажется, здесь не предвидится возможности хоть сколько‑нибудь отдохнуть…

— Помилуйте, где тут отдыхать! — заохал Ингельгейм. — Целый день шум, барабанный бой, трубы!

— Ужасно! — сказал Персиани.

— А ночью вместо порядочной постели жесткий соломенный матрац…

Персиани всплеснул руками и поднял глаза к небу.

— Но это все мелочи, с этим можно было бы кое‑как примириться, — продолжал гнуть свое Ингельгейм.

Персиани покосился на него с выражением глубочайшего удивления.

— Неприятно будет, когда начнется настоящее действие, — многозначительно произнес австрийский дипломат, — король, конечно, примет участие, и нам придется быть неотступно возле него…

— Неужели вы думаете, что нам есть основание чего‑либо бояться? — спросил Персиани. — Ведь, кажется, наш дипломатический характер…

— Нисколько не предохранит меня от плена, — пугал Ингельгейм, — потому что мы с Пруссией враги. Вы — иное дело, вы можете рассчитывать на безукоризненное внимание, как скоро вас признает кто‑либо из командиров. Конечно, в запале боя, может быть… — Он не кончил, но многозначительно пожал плечами.

— Но разве есть основание предполагать? — спросил Персиани.

— Любезный коллега, — отвечал граф Ингельгейм, слегка вздыхая и искоса бросая на дипломата испытующий взгляд, — ядра, пули и сабли не руководствуются дипломатическими соображениями. В таких неожиданных положениях не остается никакого выбора. Впрочем, я не думаю, чтобы опасность могла угрожать нашей жизни, хотя, конечно, не совсем приятно слышать страшный шум поля битвы, видеть кровь, трупы…

Персиани невольно вздрогнул при мысли о таких поводах к возбуждению нервов.

— Вот идет граф Платен, — сказал австрийский посланник, — может быть, он сообщит нам что‑нибудь новое.

Граф Платен подошел и просил русского посланника пожаловать к королю.

— Вы, стало быть, думаете, что переговоры уже немыслимы? — спросил Персиани, поднимаясь на лестницу.

— Я не думаю, чтобы король теперь решился на какие‑либо уступки, — ответил Платен после некоторого колебания.

— В таком случае… — начал было Персиани, но не высказал своей мысли, потому что они уже подошли к дверям.

— Любезный Персиани, вы, вероятно, немного отдохнули? — сказал Георг V. — Я пригласил вас, чтобы еще раз поблагодарить за усердие, с которым вы, несмотря на ваши лета и на ваше слабое здоровье, предприняли вдвойне тягостную поездку сюда и передали мне дружеское участие и предложение. Я попросил бы вас остаться долее в моей главка квартире, если бы не была отрезана последняя возможность к переговорам, после того как полковник Деринг приезжал сюда еще раз предлагать союз на условиях реформы, от чего я отказался. Таким образом, мне пришлось бы вас бесполезно мучить, удерживая здесь и подвергая ваше здоровье лишениям и опасностям боевой жизни. Поэтому я прошу вас вернуться в Ганновер. Вы можете быть там полезным королеве своими советами. Благодарите императора искренно и сердечно за его дружбу и заботу!

— Если Ваше Величество полагает, что в настоящем положении дел переговоры невозможны и что я не могу быть вам здесь полезным…

— Это точное мое мнение, — подтвердил король.

— Но, может быть, — сказал Персиани, — с течением времени, в случае перевеса одной стороны, еще раз наступит момент для каких бы то ни было переговоров, — в таком случае долг мой остаться…

— Такого момента ожидать скоро нельзя… Отправляйтесь и сообщите королеве, в каком положении вы нашли здесь меня и армию.

— Я повинуюсь, — согласился Персиани, — и молю Бога сохранить Ваше Величество и устроить все к лучшему!

В глубоком волнении старик схватил поданную ему королем руку, долго держал ее в обеих ладонях, и крупные слезы капали из его глаз.

Король милостиво улыбнулся.

— Я знаю, как вы расположены ко мне и к моему дому. Да сохранит Господь вас и вашего государя! — прибавил он с чувством.

Персиани вернулся с графом Платеном в сад, где их дожидался Ингельгейм. После обмена несколькими незначительными фразами старик пожал графу Ингельгейму руку и направился с Платеном к дому, где для него были приготовлены карета и конвой.

— Итак, буря миновала! — возрадовался граф Ингельгейм, потирая руки, и с юношеской подвижностью идя к дому.

Через час состоялся военный совет под председательством короля. На нем заседали главнокомандующий и главный штаб, генерал‑адъютант, генерал Брандис, граф Платен, граф Ингельгейм и Мединг.

Король настаивал на немедленном отправлении в Готу. Генерал Брандис, полковник Даммерс и гражданские чины настойчиво поддерживали мнение короля.