огнем конной артиллерии. Канониры стреляли картечью, которая превращала лошадь и седока в жуткое месиво из плоти, ткани, кожи, стали и крови. Пока пехота отступала, пушки успевали дать четыре или пять залпов; затем спешно подъезжали упряжки, лафеты крепились к передкам, артиллеристы запрыгивали в седло и, подстегивая животных, уносились прочь, чтобы не попасть под горячую руку разъяренным французским кавалеристам. Оказавшись под защитой мушкетов, канониры спрыгивали с лошадей еще до того, как те успевали остановиться. Пушку отцепляли, передок откатывали в сторону, лошадей уводили; через несколько мгновений гремел залп и французский эскадрон отходил, получив свою порцию картечи.

Французская артиллерия сосредоточила огонь на пехоте. Ядра дырявили шеренги; гранаты, взрываясь, поднимали фонтаны крови в десять футов высотой.

– Сомкнуть строй! Сомкнуть строй! – кричали сержанты, молясь, чтобы азартная вражеская кавалерия заслонила собственные пушки и тем самым положила конец обстрелу.

Но кавалерия знала, как не мешать артиллерии и когда допускать к делу пехоту. Всадники отъезжали в сторону, уступая место мушкетам и пушкам и давая передохнуть лошадям, пока пехотинцы противника, британцы и португальцы, умирали.

И те умирали. Девять поредевших батальонов едва тащились к северу, оставляя кровавый след на утоптанной траве, и этот тихий ход грозил обернуться полной остановкой, когда от дивизии осталось бы девять горсток чудом выживших в бойне солдат, теснящихся вокруг своих драгоценных знамен. Французская кавалерия, видя, как тает вражеская дивизия, дожидалась идеального момента для последней атаки, для coup de grâce[6]. Группа шассёров и кирасир поскакала к небольшой, поросшей лесом возвышенности. Возглавлявший ее офицер надеялся под прикрытием леса пробраться в тыл неприятельских батальонов и захватить с полдюжины знамен одним решительным наскоком. Он первым поднимался по склону, его люди тянулись следом, как вдруг леса заволокло пороховым дымом. Французы никак не ожидали наткнуться здесь, в лесу, на вражеский залп.

Командир кирасир вылетел из седла с пробитым в трех местах нагрудником. Его нога застряла в стремени, и он закричал, когда раненая и испуганная лошадь потащила его по траве, оставляя кровавую полосу. Ему все же удалось высвободить ногу; еще несколько мгновений он судорожно дергался в траве, а затем умер. Вместе с командиром упали еще восемь всадников. Некоторые, оставшись без коня, вынуждены были бегать в поисках осиротевшей лошади, тогда как их товарищи поспешили ретироваться.

Выбежавшие из леса стрелки в зеленых мундирах принялись за дело: с убитых и раненых кавалеристов снимали все, что могло сойти за добычу. Кирасы обычно использовались в качестве тазиков для бритья и сковородок, и даже пробитую пулей кирасу мог залатать знакомый кузнец. Вслед за зелеными кителями на опушку вышли батальон красномундирников, кавалерийский эскадрон и батарея конной артиллерии. Полковой оркестр играл «За горами, далеко», а из леса выходило все больше красномундирников и «саранчи».

Прибыла Легкая дивизия.

* * *

Фургон с боеприпасами неуклюже полз через поля вслед за идущей быстрым шагом Легкой дивизией. Одна из осей фургона визжала, как терзаемая чертями грешная душа, так что вознице пришлось извиниться за досадную неприятность.

– Смазал жиром, – сказал он Шарпу, – причем аж два раза. Лучший свиной жир, какой только можно достать, но не помогло – как визжала, так и визжит. А началось это в тот день, когда не стало нашей Бесс. Вот я и думаю: это Бесс дает нам знать, что она тут, ковыляет где-то рядом.

Какое-то время фургон еще катил по проселочной дороге, а потом Шарпу и его стрелкам пришлось толкать его сзади, чтобы он перебрался через крутой склон на поляну. Снова рассевшись на патронных ящиках, зеленые кители вообразили, что путешествуют на дилижансе, и принялись имитировать звуки почтового рожка и объявлять остановки.

– «Красный лев»! Прекрасный эль, хорошая еда, меняем лошадей и отправляемся через четверть часа! Дамы найдут уборную в переулке за двором.

Возница, слышавший все это и раньше, никак не реагировал, но Шарп – после того, как Харрис десять минут вопил, что мочиться следует в переулке, – обернулся и велел всем заткнуться. Стрелки умолкли, сделав вид, будто испугались, а сам Шарп внезапно ощутил укол сожаления при мысли о том, чего лишится, если будет разжалован из офицеров.

Где-то впереди затрещали винтовки и мушкеты; шальное французское ядро, пущенное слишком высоко, проскакало по ближнему полю. Но три лошади тащились невозмутимо, словно волокли за собой плуг, а не направлялись к месту сражения.

Угроза встречи с врагом возникла лишь раз: стрелкам пришлось вылезти из фургона и выстроиться в шеренгу. Вдалеке, к западу от дороги, появился отряд в полсотни драгун в зеленых мундирах; командир заметил фургон и приказал разворачиваться для атаки. Возница остановил фургон и достал нож – на тот случай, если придется резать постромки.

– Возьмем лошадей, – сказал он Шарпу, – и пусть лягушатники тут копаются, а мы умотаем подальше.

Пока Шарп прикидывал расстояние до драгун, чьи медные шлемы в лучах солнца отсвечивали золотом, лошади преспокойно пощипывали травку.

Ровно в тот самый момент, когда Шарп уже было решил, что придется внять совету возницы и отступить, в ситуацию вмешался британский эскадрон. Невесть откуда возникшие легкие драгуны в синих мундирах втянули французов в быстротечную схватку: палаши против сабель.

Возница отложил нож и щелкнул языком, вернув лошадок к исполнению прямых обязанностей. Стрелки снова забрались в фургон, который, раскачиваясь из стороны в сторону, потащился к рощице, скрывавшей происходящее южнее, где в небо беловатыми клубами поднимался пороховой дым.

Севернее грохнули тяжелые орудия, и Шарп, обернувшись на козлах, увидел, что край занятого британцами плато заволокло густым дымом. Одна за другой главные батареи дали несколько залпов.

– Снова лягушатники лезут в деревню, – сказал Шарп.

– Паскудное место для сражения, – заметил Харпер. – Радуйтесь, парни, что мы здесь, а не там.

– И молитесь, чтобы ублюдки нас не отрезали, – мрачно добавил сержант Латимер.

– Когда-нибудь умирать все равно придется, правда же, мистер Шарп? – спросил Перкинс.

– Уж лучше сделай это в собственной постели, Перкинс, где у тебя под бочком будет Миранда, – ответил Шарп. – Приглядываешь за девчонкой?

– Она не жалуется, мистер Шарп, – сказал Перкинс, вызвав целый хор насмешек.

Перкинс так и не разжился новым зеленым мундиром, он горевал по утраченному кителю с черной нарукавной нашивкой – отличительным знаком, которым удостаивали самых надежных стрелков.

Фургон катил по изрезанной глубокими рытвинами дороге, которая вела на юг, через рощицу к дальним деревням, захваченным французами. Направлявшаяся на север 7-я дивизия снова вышла из леса на плато, а только что прибывшая Легкая дивизия развернулась за широким трактом, что вел обратно в Португалию. Отступающие батальоны продвигались с улиточьей скоростью из-за множества