на животном, а кто и на пушечном стволе. Но было уже поздно. Французы прекрасно все просчитали: батарея едва снялась с места, как на нее обрушились кирасиры.

Пушкарей спасла атака британских легких драгун. Всадники в синих колетах налетели с севера, обрушивая сабли на украшенные плюмажем шлемы и этими же саблями парируя удары палашей. Подоспевшая конница взяла под защиту батарею, и пушки покатили на север, увлекаемые сорвавшимися в галоп лошадьми. Тяжелые орудия подпрыгивали на неровностях; пушкари цеплялись за ручки передков; щелкали кнуты. А справа и слева от артиллерийских упряжек отчаянно рубились кавалеристы. Британский драгун отвернул в сторону – его лицо превратилось в кровавую маску. Кирасир выпал из седла и сразу оказался под копытами упряжных лошадей, а потом и под окованными железом колесами. Этот летящий по равнине хаос, вобравший в себя и орудия, и коней, и всадников с саблями и пиками, внезапно оказался перед фасом португальского каре. Затрещали мушкеты, и увлекшаяся французская кавалерия отвернула в сторону. Батарея была спасена. Оба каре приветствовали успех артиллеристов громкими криками. Орудия в спешке, взрывая колесами землю, развернулись навстречу противнику.

* * *

Оставив временное укрытие, стрелки присоединились к другому батальону. Несколько минут они двигались в ротной колонне, затем покинули строй и заняли позицию среди колючих кустарников и валунов. Неподалеку прошла рысью небольшая группа шассёров – зеленые мундиры, черные, с серебристыми ремешками, кивера и карабины, подвешенные за крючки к белым портупеям. Засевших в кустах стрелков французы не заметили. Драгуны то и дело снимали кивер и обтрепанными красными манжетами утирали со лба пот. Лошади были взмылены; у одной на ноге запеклась кровь, но она ухитрялась не отставать от других. Вдруг офицер остановил отряд, и солдат отцепил карабин, взвел курок и прицелился в британскую пушку, которую как раз в этот момент снимали с передка. Однако прежде, чем он спустил курок, Хэгмен всадил пулю ему в голову, и шассёры, сыпля проклятьями, погнали коней прочь, чтобы как можно скорее оказаться вне досягаемости винтовок. Шарп пальнул вслед, но его выстрел потерялся в залпе других винтовок. С полдюжины шассёров умчались галопом на безопасное расстояние, но почти столько же их боевых товарищей осталось лежать на земле.

– Разрешите обшарить ублюдков, сэр, – попросил Купер.

– Валяйте, но всем поровну.

Это означало: независимо от того, какой будет добыча, она должна быть поделена на весь отряд.

Купер и Харрис побежали обыскивать тела, в то время как Харпер и Финн с пустыми бутылками направились к протекавшему рядом ручью. Пока они наполняли бутылки водой, Купер и Харрис распарывали швы зеленых мундиров, разреза́ли карманы белых жилетов, искали за подкладками киверов и стаскивали с ног короткие, с белыми шнурками сапоги. Вернулись они с кивером, наполовину заполненным разнородной коллекцией французских, португальских и испанских монет.

– Бедны как церковные мыши, – пожаловался Харрис, раскладывая монеты по стопкам. – Вы в доле, сэр?

– Конечно в доле, – сказал Харпер, распределяя драгоценную воду.

Пить хотелось всем. Люди полоскали пересохший рот, сплевывали черную, с едким солоноватым привкусом слюну и только потом пили.

Раздавшийся вдалеке треск заставил Шарпа обернуться. Они находились теперь примерно в миле от деревушки Фуэнтес-де-Оньоро, и звук, похоже, доносился с ее узких, забитых трупами улиц, откуда в небо поднимались клубы дыма. Над краем плато тоже стояло облако порохового дыма – французы продолжали атаковать деревню. Обернувшись, Шарп бросил взгляд на усталых, раздраженных кавалеристов, рассеявшихся по всей равнине. Он искал серые мундиры и не видел ни одного.

– Не пора ли выдвигаться, сэр? – спросил Хэгмен.

Это был намек: если Шарп вскоре не скомандует отход, стрелки окажутся отрезанными.

– Отходим, – кивнул Шарп. – Бегом, в направлении вон той колонны.

Он указал на одну из колонн португальской пехоты.

Они побежали и без труда добрались до португальцев, прежде чем не слишком рьяно преследовавшие стрелков шассёры смогли подобраться поближе. Тем не менее скоротечная атака шассёров привлекла других кавалеристов, что вынудило португальскую колонну перестроиться в каре. Шарп и его люди остались внутри каре, они наблюдали за проносящейся вокруг батальона кавалерией. Бригадный генерал Кроуфорд также укрылся в каре и теперь взирал на французов из-под батальонных знамен. В седле он держался с гордым видом, и на то было достаточно оснований. Дивизия, ставшая под его руководством лучшей в армии, показала себя просто великолепно. Противник значительно превосходил ее численно, она была окружена, но ни один солдат не запаниковал, ни один батальон не допустил ошибки в перестроении, ни одно каре не дрогнуло даже теперь, когда враг был так близко. Легкая дивизия спасла 7-ю и теперь спасала саму себя, демонстрируя превосходную слаженность. Обычная солдатская выучка побеждала французский энтузиазм, и атака Массена, обрушившаяся на британский правый фланг со всей своей сокрушительной силой, не принесла нужного результата.

– Нравится, а, Шарп? – поинтересовался Кроуфорд, повернувшись к стрелку.

– Чудесно, сэр, просто чудесно! – ничуть не кривя душой, похвалил Шарп.

– Они все мошенники и мерзавцы, – сказал Кроуфорд, имея в виду своих подчиненных, – но дерутся как черти. – Гордость была вполне объяснима; вечно раздражительный Кроуфорд даже немного смягчился и удостоил Шарпа разговором, причем вполне дружеским. – Я замолвлю за вас словечко, Шарп, – добавил он, – потому что солдата нельзя наказывать за убийство врага. Но не думаю, что от моей помощи будет прок.

– Не будет, сэр?

– Вальверде – тот еще ублюдок, – заметил Кроуфорд. – Англичане ему не нравятся, и он не хочет, чтобы Веллингтон стал испанским генералиссимусом. Вальверде полагает, что стать генералиссимусом надлежит ему самому, вот только в тот единственный раз, когда ему довелось сразиться с французами, он мало того что обмочил свои и без того желтые штаны, но и потерял три хороших батальона. Тут дело не в военной службе, Шарп, а в политике, в этой чертовой политике. Если солдат и должен что-то знать, так это то, что в политику лучше не вмешиваться. Политиков, этих скользких мерзавцев, следовало бы перестрелять. Всех до последнего к чертям собачьим! Я привязал бы всю свору этих лживых тварей к дулам пушек и пальнул! Удобрил бы поле поганцами. Ими и адвокатами. – Упоминание этих родственных профессий привело Кроуфорда в дурное настроение. Он смерил Шарпа хмурым взглядом, дернул поводья и направил коня к батальонным знаменам. – Я замолвлю за вас словечко, Шарп.

– Спасибо, сэр.

– Вам это не поможет, но я попробую. – Кроуфорд посмотрел вслед удаляющейся французской кавалерии. – Похоже, эти канальи ищут другую добычу, – бросил он полковнику португальского батальона. – Двигаемся дальше. Возможно, получится вернуться в расположение к завтраку. Хорошего дня, Шарп.

* * *

Седьмая дивизия давно уже достигла плато,