Он был невысок, коренаст и широкоплеч; у него были могучие мускулы и заметный животик, который колыхался при ходьбе. У него была крупная голова, и он ее ничем не прикрывал. Свой большой нос он совал во все уголки, когда решалось, ставить ли здание на земляном фундаменте или искать камень под основание. У него были голубые глаза и квадратная черная борода, которая подрагивала, когда он хохотал. Строго говоря, он крепко напоминал укороченный вариант своего знаменитого предка, правителя Уриэля. О нем сохранилась память, как он погиб четыреста пятьдесят лет назад, пытаясь спасти Макор от пожара, разожженного ибри. Так сообщали несколько глиняных табличек, хранившихся в Экхет-Атоне в Египте. За десятилетия, последовавшие после катастрофы, члены великой семьи Ура, как и многие хананеи, легко приспособились к правлению евреев и сами стали называть себя евреями. Родители Удода, надеясь, что их сын сможет войти в доверие к правителям, дали ему подчеркнуто национальное еврейское имя Джабаал, что означало «Яхве – это Баал». Они считали, что таким образом он докажет, что является более евреем, чем сами евреи, и этот наивный обман сработал, поскольку Джабаал был не просто честным евреем, а зятем священнослужителя.

То были волнующие годы. Несколько кратких десятилетий евреи держали под своим контролем крепко сбитую империю, которую царь Давид собрал воедино из осколков, оставленных Египтом и Месопотамией, когда их обширные владения распались. Царство Давида простиралось от Красного моря на юге до Дамаска на севере и принесло евреям неожиданное преуспеяние, поскольку они оседлали большинство главных караванных путей и взимали с караванщиков обильную дань. Даже город Акко, который постоянно острой колючкой торчал в боку у евреев, был отбит у финикийцев, хотя недолго оставался в руках победителей. Этот стремительный рост империи означал, что Макор, ключевой город на зыбкой границе, теперь обрел куда большее значение, чем раньше. И судьи с царями были заинтересованы в укреплении еврейского бастиона в тех местах, если это не потребует больших затрат от центрального правительства. Царь Давид и его военачальники с удовольствием узнали, что в этом маленьком городке есть строитель, который работает с такой истовостью, словно возводит главный город империи: он не покладая рук трудится по десять и двенадцать часов каждый день, а остальное время проводит, планируя расписание на следующий. Для рабовладельца он вел себя непривычным образом, потому что хорошо обращался со своими людьми, и мало кто умирал под его опекой. Моавитяне, иевусеи, филистимляне и амалекитяне – все считали, что работать на Удода вполне терпимо, потому что он их хорошо кормил во время работы и, если кто-то себя плохо чувствовал, позволял ему отлеживаться. Откровенно говоря, им нравилось смотреть, как он носится по стенам и сует свой длинный нос то туда, то сюда, как пошучивает с ними, подгоняя темп работы.

По вечерам он заходил в их убогие жилища под стенами города, принося с собой остатки пищи и опивки вина. Он часто говорил с ними о необходимости принять еврейского бога Яхве, каждый раз выдвигая убедительные доводы, что, сделав это, они станут евреями и обретут свободу. Он старательно объяснял, что они будут вправе поклоняться и своим прежним богам, о чем свидетельствует и его собственное имя. Он был убедителен, как проповедник, поскольку говорил на языке понятном каждому толковому человеку.

– Мой бог Яхве – то же самое, что и ваш бог Дагон, – объяснял он пленным филистимлянам, – только он более велик.

Он внушал своим рабам, что стать евреем – это и нетрудно и почетно. Поэтому корпус его рабочих постоянно уменьшался, но из их среды выходили хорошие новообращенные, которые могли служить в других частях еврейской империи. Именно один из этих бывших рабов принес в Иерусалим доброе имя Джабаала Удода, и генерал Амрам, занимавшийся строительством крепостей по всей империи, услышал о мастере-строителе с севера.

– Придет день, и я должен буду посмотреть, чего он добился, – сказал генерал, запомнив название города – Макор.

Удод и его рабы закончили возведение новых стен. Они были необходимы, потому что старые стены, еще времен хананеев, постепенно рассыпались и уходили в землю. Руины от других пожаров, строительный мусор от строек подняли уровень земли на холме еще на восемь футов, так что он достигал верхнего края старых стен. Что-то надо было делать. Но по мере того как холм рос в высоту, участок земли на его вершине сокращался, и, значит, новые стены могли появиться только внутри старых. И когда Удод поставил их, размеры города значительно уменьшились. Если во времена правителя Уриэля в пределах стен жили четырнадцать сотен хананеев, теперь в них могли разместиться только восемьсот человек, но спокойствие, воцарившееся в этих местах во времена уверенного правления царя Давида, позволяло обитать за стенами города еще девятистам фермерам – так много людей еще никогда не обрабатывало землю под городом. Это было золотое утро Макора, расцвет его славы; в эти же времена евреи доказали, что способны править царством, и если взять критерием Макор, то управляли они им хорошо.

Удод, например, жил в удобном доме в западной части города, и сейчас, направляясь домой по извилистым улочкам города, он воочию видел расцвет Макора. Резиденция правителя производила величественное впечатление. В ней он вершил беспристрастный суд, защищая землю и имущество тех, кто обращался к нему за справедливостью. По древним еврейским законам у слабого были права, бедняк мог попросить помощи у соседей, налоги накладывались по справедливости, а наказание не могло быть чрезмерным. Лавки, что стояли в начале поворота дороги, были полны товарами, доставленными из разных частей света: фаянс из Египта, парча из Индии, шелк из Персии, изящные бронзовые изделия с Кипра, красивая глиняная посуда с греческих островов и великолепные железные изделия из соседнего финикийского города Акко плюс обыкновенные товары, которые караваны регулярно доставляли из Тира, Сидона и Дамаска. С задней части лавок стояли просторные дома, первые два или три фута которых были сложены из камня. Завершались они деревянными стенами, на которые накладывалась штукатурка. Потолок держался на надежных деревянных стропилах, и вокруг дома располагался уютный дворик. Слева от Удода стоял древний храм Эфера, скромное здание, в котором люди поклонялись Яхве, а напротив – лавка, где продавались товары повседневного спроса: вино и оливки, хлеб и шерстяные ткани, мясо и рыба, выловленная в море у островов.

Две особенности были свойственны Макору в те времена. Во-первых, ни одна из лавок не принадлежала евреям, поскольку по происхождению они были люди пустыни, не привыкшие заниматься коммерцией, и инстинктивно чурались таких занятий, как содержание лавки или ростовщичество, – частично потому, что у них не было склонностей к таким занятиям, а в какой-то мере и потому, что они прыжком перешли от кочевой жизни к оседлой и испытывали любовь лишь к земле и смене времен года. «Пусть финикийцы и хананеи торгуют в лавках и имеют дело с золотом, – говорили они. – Мы будем гонять наши стада, и в конце пути нам будет лучше всех, потому что мы окажемся ближе к Яхве».

Второй отличительной особенностью было то, что в культурном смысле Макор оставался скорее все же хананейским городом. Например, он вел летосчисление по старому календарю Ханаана, который делил год на два времени, теплое и холодное, и в Макоре год начинался по старому стилю – когда холода подходили к концу, но во всех остальных частях еврейской империи отсчет нового года начинался, когда завершалось теплое время года. И облик храмового здания, и его ритуалы брали начало в Ханаане, ибо в этих местах с незапамятных времен поклонялись Элу, Баалу и Астарте. И было только логично, что, когда внук Эфера утвердил в городе культ Яхве, для храма нового божества просто несколько перестроили здание, служившее старому божеству. Фактически, когда обыкновенный житель Макора простирался перед Яхве, он вряд ли осознавал, какому богу поклоняется, потому что Эл перешел в Баала, тот – в Эль-Шаддаи и все они – в Яхве, бога Моисея, Учителя нашего.