Огромное значение в деятельности Третьякова сыграли поездки по стране.

Осмотр подмосковных достопримечательностей в начале 1860-х.

Регулярные деловые поездки в Кострому с середины 1860-х.

Первые поездки Третьякова с женой по России в 1870, 1872 годах и более поздние...

Все это давало Павлу Михайловичу более и более глубокое понимание русских типажей и пейзажей. Здесь следует напомнить, что знакомство московской и петербургской образованной публики с русскими окраинами еще только начиналось. Художница Н.В. Поленова, жена Василия Дмитриевича Поленова, пишет о событиях, пришедшихся на 1881 год, то есть через 11 лет после первой поездки Третьяковых по стране: «... явилось желание ближе познакомиться с русской археологией и на месте посмотреть памятники русской архитектуры. В первых числах июня под руководительством В.Д. Поленова предприняли экскурсию в Ростов и Ярославль. Древности этих городов в то время были еще в полном забросе, общественный интерес еще не касался русской старины, изучение которой было делом отдельных личностей-специалистов»739. Неудивительны поэтому сравнения русских пейзажей с европейскими видами. На Веру Николаевну поездка в один из районов Нижнего Новгорода «... произвела такое хорошее впечатление, что казалось мне, что и за границей я не видала лучшего вида и более правильного города. Постоянно напоминала я себе: “Ведь это наша Россия”, и потому-то все имело для меня особенный интерес и особенную цену »740. Выехав из Воронежа, «... мы увидели долину, которую я осмелюсь сравнить и даже поставить выше воспетой Лозаннской долины в Швейцарии. Подобной я не видала, да и муж тоже »741.

А утренний вид Ялты с моря и вовсе оставил неизгладимый след в душе Веры Николаевны: «... вид этого прелестнаго городка, расположеннаго на превосходных горах, так поразил меня, что я стояла как вкопанная, ничего не говорила, как только выговаривала следующия слова: нет, за границу больше не поеду, это выше всего того, что мы видели за границей, и грешно каждому, кто только имеет средства, не быть у себя в России в таком земном раю — как Крым »742. Не меньшее впечатление производило и знакомство с русскими людьми. «... В Саратове мы с мужем не видали никакого безумства, народ такой вежливый»743.

Заметки Веры Николаевны показывают: к началу строительства здания для галереи Третьяковы не просто узнали по книгам, но увидели собственными глазами и всем сердцем полюбили Россию во всей многогранности ее красоты, то тусклой и печальной, то яркой и торжествующей. Павел Михайлович до конца осознал, как важно для него именно то творчество, корни которого глубоко укоренены в русской почве.

Постепенно в круг близких приятелей Третьякова входят те художники, имена которых прочно вошли в историю русской живописи: Н.В. Неврев, В.Г. Перов, И.Н. Крамской, И.Е. Репин, В.М. Васнецов, В.И. Суриков и др.

Постоянное общение с крупными художественными деятелями, разговоры о живописи нередко заставляли современников Третьякова думать, что в суждениях об искусстве он не вполне самостоятелен, а постоянно оглядывается на чужое мнение. Так, В.В. Стасов в 1880—1890-х годах нередко расходился с Третьяковым во взглядах на художественные произведения. В частности, он ругал М.В. Нестерова, критиковал «сказочные» произведения В.М. Васнецова, в то время как полотна обоих художников исправно появлялись в галерее Третьякова. Стасов писал в 1893 году скульптору М.М. Антокольскому, что Третьякову присущи «... малая художественность и малая способность выбирать хорошие вещи, когда еще у них нет никакой громкой репутации и похвал извне»744. Однако... думается, что критик в данном случае небеспристрастен. Существует великое множество независимых свидетельств, опровергающих мнение Стасова.

Так, сам Владимир Васильевич в статье о Третьякове приводит свидетельство художника М.П. Боткина. «... М.П. Боткин пишет мне: “На Третьякова особенно никогда никто не влиял. Как всем известно, он характера чрезвычайно замкнутого и мало сообщительного. Он никогда не говорит о своих планах, приобретениях, и, бывало, только можно догадываться, что он собирается что-либо приобрести, когда начнет расспрашивать или отбирать мнение о художественном произведении”»745.

Да, Третьякову важно было знать мнение окружающих. Н.А. Мудрогеля он наставлял: «... Вы, Коля, всегда слушайте, что говорят художники о картинах... Слушайте, запоминайте и говорите мне. И вообще, слушайте, что говорят люди. Мне важно знать суждение всех»746. Однако окончательное решение Третьяков принимал самостоятельно, не находясь ни под чьим влиянием. Репин писал Третьякову в 1883-м: «... много раз я убедился, что Вы всегда были саяюстоятельны, хотя и меняете мнения часто; а по поводу моих доводов Вы еще, как мне казалось, ни разу сериозно не считались со мною, оттого я без всякой осторожности говорю с Вами, будучи уверен, что завтра же Вы забудете мои слова и сделаете по-своему»747. Не потому ли столь крупные живописцы-передвижники, как Г.Г. Мясоедов, писали Павлу Михайловичу: «... Вы единственный серьезный собиратель русской школы, и что в Вашей галерее приятней быть, чем где-либо»748.

Более всего в пользу самостоятельности художественного вкуса Третьякова свидетельствуют его собственные слова из письма жене в 1888 году: «... художники, как люди малопрактичные, часто бывают плохими советниками, и чем больше художник, тем скорее это может быть »749. Эти слова Павлу Михайловичу подсказал его многолетний опыт. И... они объясняют, почему при всей своей независимости меценат все же иногда прислушивался к советам двух людей, игравших в его жизни немалую роль. Так, он дорожил мнением И.Н. Крамского — хоть и художника, но человека в высшей мере практичного, сумевшего не только возглавить «бунт четырнадцати », но и создать работающее художественное сообщество, обеспечивающее интересы живописцев. Однако из слов Крамского ясно, что Третьяков далеко не всегда принимал его точку зрения: «Крамской в... статье против статьи г. Аверкиева... говорит: “Я знаю Третьякова давно и давно убедился, что на него никто не имеет влияния, как в выборе картин, так и в его личных мнениях. То же самое говорил мне и Перов, знавший его гораздо более и ближе моего. Если и были художники, полагавшие, что на него можно было влиять, они должны были потом отказаться от своего заблуждения. Третьяков никогда не посещает мастерские художников в сопровождении лиц, которых можно было бы принять за суфлеров. Он всегда один. Манера его держаться в мастерской и на выставках — величайшая скромность и молчаливость. Никто никогда не может сказать вперед, какая картина имеет вероятие быть им купленною”»750.

Вторым художником, мнением которого Третьяков особенно дорожил, был И.С. Остроухов — отличный знаток живописи, коллекционер, купец и... также человек практического склада, хотя нередко увлекающийся. После того как приятельские отношения Третьякова с Крамским пошли на спад, именно Остроухов занял место ближайшего советчика Третьякова. Исследовательница Н.Ю. Семенова приводит слова Ильи Семеновича: «... в 1885 году Павел Михайлович уполномочил меня, в случае появления интересного для галереи художественного произведения, в его отсутствие... приобретать таковые за его счет по моему усмотрению. И этим правом в отлучки П.М. за границу я иногда пользовался (выделено И.С. Остроуховым)»751. Однако Третьяков не во всем доверял Остроухову. Так, далее еще будет сказано о трениях между двумя коллекционерами, вызванных предложениями Остроухова открыть при галерее иностранный отдел и нежеланием Третьякова нарушать целостность галереи.