Нашей семье по-прежнему были посвящены первые страницы всех австралийских газет, и это позволяло надеяться, что однажды кто-нибудь все-таки заметит Бахрина, узнает его и сообщит властям. Представители Федеральной полиции утверждали, что Бахрин и дети не покидали Австралии. Они заявляли это так уверенно, что я не могла не верить им.

Я словно чужие рассматривала стены собственного дома, в котором когда-то было так много счастья, и без конца спрашивала себя, вернется ли оно сюда. Пронесутся ли когда-нибудь по кухне Аддин и Шахира, собираясь устроить набег на холодильник? Сможем ли мы все оправиться от этого потрясения?

Я решила позвонить в Тренгану моей подруге Эндах, супруге султана, и просить ее о помощи.

Разговор с Эндах не добавил мне оптимизма. Я повесила трубку и еще долго в отчаянии смотрела на телефон. Что же мне делать, если даже жене султана, женщине, которую Бахрин глубоко почитает, ничего неизвестно? Эндах была крайне встревожена поведением моего бывшего мужа. «Как мог он это сделать? Как посмел вовлечь семью в такой скандал, зная, что у его дяди слабое сердце?» – возмущалась она. Подруга пообещала сделать все, чтобы помочь мне, но напомнила, что без поддержки султана она практически бессильна.

16 июля 1992 года. Четверг

На этой неделе каждое мое утро строилось по одному и тому же сценарию: я вставала, бежала в туалет, меня тошнило, потом начинались сухие рвотные спазмы, потом я опять бежала в туалет, на этот раз из-за приступа диареи, потом красила губы и давала интервью. Мысли о детях не оставляли меня ни на секунду, и я не могла сосредоточиться ни на чем другом. Все окружающие тратили массу сил, чтобы заставить меня хоть что-нибудь съесть, но у меня совершенно не было аппетита. Телефон продолжал непрерывно звонить, но я не позволяла включать автоответчик даже на ночь, потому что не переставала надеяться, что Аддину или Шахире как-нибудь удастся связаться с нами. Я понимала, что, бросаясь к телефону на каждый звонок, раздражаю Яна, но ничего не могла с собой поделать. Перед тем как снять трубку, я каждый раз произносила короткую молитву, чтобы услышать голос детей или хотя бы какие-то новости о них. У меня развилась почти наркотическая зависимость от телефонного аппарата, и почему-то я была уверена, что, если трубку снимет кто-нибудь другой, дети не станут говорить.

Ян переживал за детей и ненавидел Бахрина, наверное, не меньше, чем я, но я не находила в себе сил утешать его. Более того, мне постоянно приходилось бороться с желанием упрекнуть: «Вот видишь? Ведь я говорила тебе!» Конечно, я понимала, что от этих горьких слов никому не будет пользы. Мой муж и без того знал, что Бахрин предал его. Еще за два дня до похищения Ян пытался протянуть тому оливковую ветвь, сочувствовал его положению отца, разлученного с детьми, и предлагал свою помощь, для того чтобы наладить с ними контакт. Он даже предложил Бахрину в следующий раз пожить у нас, считая, что так ему будет легче найти общий язык с сыном и дочерью. Бахрин жаловался Яну на наложенные мною ограничения, якобы мешающие его свиданиям с детьми, и, вероятно, надеялся переманить его в свою команду женоненавистников. Помню, после того разговора я предупредила Яна, что мой бывший муж – весьма искусный манипулятор и ему нельзя доверять ни на минуту. Теперь Ян знал, что я была права.

Я жалела, что не могу остановить время до тех пор, пока Аддин и Шах не вернутся домой, и ненавидела закаты – они означали, что еще один день прошел без всяких известий от них и завтра весь этот ад начнется сначала.

В полночь я стояла у окна гостиной и не отрываясь смотрела на черный силуэт города. Меня душили отчаяние и бешенство. Мне одновременно хотелось забиться куда-нибудь в угол, свернуться в комок и умереть или, выскочив на улицу, начать крушить стекла. Я никак не могла смириться с неожиданным открытием, что Федеральная полиция Австралийского Союза представляет собой сборище разгильдяев и непрофессионалов. В середине дня мне позвонила констебль Педерсон и сообщила, что служащие отеля упаковали вещи Аддина и Шахиры и теперь я могу забрать их. Я не нашла в себе силы сделать это – мне казалось, что, забирая вещи, я окончательно закрываю какую-то главу и уже никогда не смогу открыть ее, поэтому я попросила своего друга Тима Уотсона-Мунро заехать в отель.

Тим приехал к нам в одиннадцать вечера и привез четыре пластиковых мешка для мусора, в которые были упакованы все оставшиеся в номере вещи. Я плакала все время, пока доставала и разбирала одежду и игрушки – все, что осталось мне от моих детей. Когда я сквозь слезы смотрела на эти разложенные по полу вещи, меня вдруг больно ужалила мысль, что Бахрин специально избавился от всего, что могло бы напомнить детям о доме – от всей их одежды, включая белье, носки и даже обувь. Только теперь я поняла, почему он не взял с собой Белянку и другие детские сокровища. Он хотел перечеркнуть всю ту жизнь, что была у Аддина и Шах до того, как он их похитил. Он собирался перекроить и их души, изменить характеры, сделать из них других людей, а вернее, глиняных кукол без мыслей и чувств. Аддин и Шахира принадлежали ему, были его собственностью, вещами, которые он когда-то потерял, но теперь вернул себе.

Роясь в рюкзачке Аддина, я обнаружила, что мальчик подозревал что-то неладное и, похоже, догадывался о намерениях своего отца. Под прорванной подкладкой я нашла срезанные ярлычки и чеки из магазина, где Бахрин покупал новую детскую одежду. В распечатанных на компьютере чеках имелось подробное описание каждой вещи, а значит, теперь мы могли точно сказать, во что одеты разыскиваемые дети. Я очень гордилась Аддином в эту минуту. У него хватило сообразительности и смелости, для того чтобы оставить нам ключ к поискам.

Чуть позже, развернув смятые грязные носки Аддина, я обнаружила прилипший к трикотажу рыжий волос и сразу же вспомнила о высоком рыжеволосом человеке, которого видел один из свидетелей. Значит, этот мужчина заходил в их номер в отеле. Кроме того, на блестящих обложках нескольких книг я нашла большие отпечатки пальцев взрослого человека. Отпечатки имелись даже на обрывке оберточной бумаги, тоже упакованном в один из мешков. Все это должна была найти не я, а полицейские, обыскивавшие номер. Я не могла поверить в такую непростительную небрежность, и мне страшно было подумать, сколько еще доказательств выбросила уборщица отеля.

Я немедленно позвонила в офис Федеральной полиции и сообщила им о своих находках. Они смущенно признали, что обыск номера был проведен не особенно тщательно, и сказали, что завтра ко мне заедет их сотрудник и заберет все найденные доказательства, а пока меня попросили проявить осторожность и случайно не уничтожить следы. Я заверила их, что упаковала все подозрительные предметы в отдельные пластиковые пакеты и старалась как можно меньше к ним притрагиваться. Я не удержалась от искушения добавить, что узнала обо всех этих тонкостях из детективного романа, и полюбопытствовала, не по нему ли и они обучались в полицейской академии. Надеюсь, дежурный офицер оценил мой сарказм.

Около трех часов ночи мне пришло в голову, что не мешало бы поспать, но, похоже, я совсем забыла, как это делается.

17 июля 1992 года. Пятница