– Нет, остановись, – рычу я, отшатнувшись назад. – Я не хочу.

Черт, я не хочу. Рассказывать не стану, но больше не буду заниматься тем, что мне не нравится.

Она возражает:

– Дэймон.

Мать делает шаг вперед, но останавливается, глядя на пол. Она видит красные пятна на паркете.

– Это… кровь? – спрашивает она, наклоняется и, задрав штанину моих джинсов, замечает, что они пропитаны кровью. – О боже, что ты наделал?

Ничего серьезного, я думаю. Я совершенно забыл о порезах, едва мать вошла в спальню – боль оказалась недостаточно сильной, чтобы заглушить всю мерзость ее прихода ко мне.

Взяв за руку, она тянет меня в ванную, подталкивает к стойке, поднимает мою ногу и восклицает:

– Это порезы?

Можно подумать, ты шокирована. Она знает, чем я занимаюсь годами. О порезах, которые прячу на ступнях. О шрамах на руках и коже головы. Я скрываю раны, проколы и ожоги под бельем до тех пор, пока они не заживут, а потом заново все повторяю. Мои способы маскировки того, что я делаю для избавления от боли, стали довольно изобретательными.

Мать смачивает салфетку и заставляет меня сесть на стойку. Однако я резко отстраняюсь, когда она тянется к моей ноге.

– Я сам справлюсь!

Она дает мне пощечину. Голова дергается в сторону, жгучее и одновременно леденяще-жалящее ощущение распространяется по лицу. Благодарный за это, я закрываю глаза. Меня бросает в холодный пот.

– Ну, все, все, – успокаивает мать, будто пятилетнего. – Тебе не обязательно разговаривать. Помнишь, о чем мы договаривались? Ты можешь ни о чем не просить. Я всегда знаю, что тебе нужно.

Вытерев кровь, она наклеивает лейкопластыри на пять порезов, после чего проверяет вторую ногу и облегченно вздыхает, обнаружив, что та не повреждена.

– Будь осторожнее. Ты нужен баскетбольной команде. Тебе нельзя так ранить свои ноги.

Именно поэтому я и наносил себе порезы. Они совершенно не вредили моей игре. Даже наоборот, я играл быстрее и напористее, чтобы боль от пробежек по корту изматывала меня и я не мог думать или сопротивляться, вернувшись домой.

– Лучше? – спрашивает мать.

Хотя ответа не дожидается. Подойдя ближе, вновь обвивает мой торс руками, целует щеку, линию челюсти, перемещаясь ко рту.

– Такой хороший мальчик, – шепчет она. – Столько энергии. Такой сильный. – Ее ладони скользят по моему телу, поцелуи становятся более медленными и влажными. – Такой выносливый и мускулистый. Такой могучий. – Протянув руку мне между ног, мать начинает массировать мой член. – Такой хороший, большой мальчик.

Я сжимаю волосы на ее затылке. Она стонет, когда мои пальцы впиваются в кожу ее головы, а я смотрю на свое отражение в стеклянной двери душевой.

Сука.

Шлюха.

Годная только для того, чтобы трахаться.

– Мне звонила мать Рэйчел Кенсингтон, – говорит она, облизывая, целуя и часто дыша в мою шею. – Сказала, что застала тебя и свою дочь вчера полуголыми на диване.

Второй рукой я сжимаю ее талию через шелк. Не моргая, смотрю на себя и позволяю диким эмоциям захлестнуть меня.

Злость.

Стыд.

Страх.

Жестокость.

Боль.

Печаль.

Беспомощность.

Они кружат внутри, перемешиваются до тех пор, пока я не теряю способность отличить одну от другой. И в отражении вижу уже не свое лицо. Все мысли покидают мозг, он отключается, моя рука перестает дрожать. Я – всего лишь тело.

Это я.

Такой, какой есть.

– Она рада, что ничего серьезного не случилось, – продолжает мать.

Кто такая Рэйчел?

– О, милый, – воркует она. – Я понимаю. Мальчики есть мальчики. Она дразнила тебя, да? И не дала.

Мои пальцы сильнее впиваются в ее голову и талию.

– Ш-ш-ш, – произносит мать, пытаясь высвободиться из моей хватки. – Маленькие девочки не понимают, что нужно мальчикам. Все в порядке. Я здесь. – Ее губы скользят по моей челюсти. Она стонет и старается ослабить натяжение там, где я сжимаю ее волосы. – Можешь представить, будто я – это она. – Мой член наливается горячей кровью, твердеет. – Покажи, что ты собирался сделать с ней. Покажи мне, как ты хотел трахнуть эту глупую девчонку.

Нет, нет, нет…

– Покажи мне, – настаивает мать. – Трахни меня.

Нет…

– Возьми свое, – рычит она. – Дай этой девочке все, что она заслужила.

К моим глазам подкатывают слезы. Я втягиваю воздух, спрыгиваю, разворачиваюсь, хватаю ее за шею сзади и наклоняю над стойкой. Она раздвигает ноги и поднимает свою сорочку, прикусывая нижнюю губу.

– Вот так, мой мальчик.

Удерживая ее перед зеркалом, я смотрю на мать, в то время как она с вызовом смотрит на меня и шепчет:

– Сделай это, малыш. Кончи в меня. Ну же, ну же, ну же…

Испепеляя ее взглядом, я крепче сжимаю ее волосы и шею, прижимаю к стойке, заставляю запрокинуть голову…

Мать хватает ртом воздух, готовясь.

И я изо всех сил ударяю ее головой о зеркало. Стекло разбивается, она кричит:

– Дэймон!

Но я не могу остановиться.

Меня охватывает волна эйфории. Не знаю, почему мои щеки мокрые, но все мои мышцы напряжены, и я просто хочу, чтобы мать сдохла к чертям.

Рыча, я снова и снова бью ее головой о зеркало. Кровь заливает осколки. Я поднимаю обмякшее тело с окровавленным лицом и бью ее еще раз, отчего она падает на пол.

Мать кашляет и отплевывается. Слезы текут по моим щекам, но в этот момент я осознаю. Это больше никогда не повторится. Никогда. Я убью ее, если придется.

Заметив что-то краем глаза, я оглядываюсь через плечо и вижу Бэнкс, стоящую в дверном проеме с моими наушниками в руке.

Она переводит взгляд с моей матери, лежащей на полу, слабой и окровавленной, на меня. Глаза сестры полны страха.

Я подбегаю к ней, хватаю ее за руку и выскакиваю из спальни. Бэнкс не задает вопросов, пока я веду ее вниз по лестнице, через черный ход, во двор.

Бледный свет луны струится на садовый лабиринт. Мы ныряем в него, прекрасно зная дорогу, и сразу же находим фонтан. Забравшись внутрь, скрываемся за потоком воды, как я делал раньше тысячи раз. Лишь однажды со мной была другая девочка вместо моей сестры. Бэнкс не расспрашивает о случившемся, о том, что я буду делать. Она знает, здесь лучше не разговаривать.