Волна ударила в лицо. В нос попала вода, и Кэтрин начала задыхаться и кашлять, отчаянно моргая, чтобы прочистить глаза. Вон та неровная черная линия — это берег?

Она взмахнула одной рукой, потом второй, потянулась, напрягла все мускулы и собрала в кулак все свое мужество. Цель не приближалась. Отдохнув несколько секунд, она попыталась снова.

Кэтрин была одна в необъятной шири воды, мимо проплыли несколько обломков. Мышцы рук и спины болели, глаза горели. Ноги стали как тяжелые гири, мозг, бесполезная сейчас вещь, пульсировал от боли.

Она не сдастся. Нужно попытаться еще раз, а потом еще и еще.

В какой-то период этого ночного кошмара, состоявшего из холода, грома в ушах, воды, непогоды и ее собственной крови, она увидела плывущую на нее корягу. В свете молнии ее корни были похожи на поднятые от ужаса руки. Коряга задела ее за бок, распалив огонь в замерзшем теле. Девушка почувствовала, что ее волосы и юбки запутались в покрытых листвой ветках. Освободиться было просто невозможно. Вертясь, она дотянулась рукой до твердого округлого ствола или огромного сука. Схватившись за него, она судорожно вцепилась пальцами в грубую кору и притянула к себе.

Было холодно, ветер обдувал ее мокрое дрожащее тело и бил в лицо. Низ же, наоборот, казался теплым. Но она продолжала держаться на плаву. Ее оцепеневший мозг не мог придумать ничего лучшего. Совсем ничего.

Иногда приходя в чувство, Кэтрин возмущалась оранжево-красному свету фонаря, светившему прямо ей в лицо, и тому, как бесцеремонно ее отцепили от коряги и затащили на дно маленькой лодки. Слова протеста, твердо озвученные в уме, однако, так и не сорвались с ее губ. Наброшенное на нее одеяло воняло рыбой. Но под его успокаивающей тяжестью она провалилась в забытье.

Время было, подобно переменчивому морю, перетекающим состоянием. Оно то поднималось, то опускалось, были то приливы, то отливы, унося ее то туда, то сюда, было то жарко, то холодно, то все озарялось светом, то погружалось в темный ночной бархат. Иногда она плавала на поверхности, легкая, как сама жизнь; иногда была крошечной каплей его подводных течений. Она часто улавливала голоса, успокаивающее бормотание и более глубокий резкий тон, в котором слышалось беспокойство, смешанное с чем-то вроде страха. И тем не менее ей это было неинтересно. Она погрузилась в совершенно безвольное состояние и не хотела ничего другого.

С большой неохотой Кэтрин наконец открыла глаза. Она ничего не понимала. Эта комната была ей совершенно незнакома — маленькая, не больше, чем в хижине. Из выходившего на солнечную сторону окна лились тепло и свет. Оттуда же задувал легкий бриз, лениво поднимая потускневшие муслиновые занавески. Сквозь квадратное отверстие можно было разглядеть длинную серебряно-коричневую гладь воды, окаймленную тонкими зелеными ивами, и высокое дерево с сухими длинными ветками, на которых висели черные комья, похожие на огромные гнилые фрукты. Несколько секунд Кэтрин, нахмурившись, пыталась сконцентрироваться и понять, что это за комья. Это были птицы. Сарычи.

Стены комнаты оказались неокрашенными. Кроме потемневшего от времени портрета ребенка с собакой на коленях их больше ничто не украшало. Обвисшая занавеска отделяла пространство в углу, где лежала мягкая одежда из ручной пряжи и орехи. Серая залатанная москитная сетка была единственным намеком на прикроватные шторы у изголовья обычного железного остова кровати, на котором она лежала.

Оглядевшись вокруг и пытаясь собраться с мыслями, Кэтрин почувствовала легкое головокружение. Если она была на лодке, то ей еще не приходилось видеть ничего подобного. Ничто здесь не было похоже на то, что она когда-либо видела.

— Проснулась, да?

Кэтрин повернула голову в сторону негромкого и одновременно резковатого голоса. Ослепленная светом, она могла различить только очертания женщины, стоявшей по ту сторону порога. За ней виднелось крыльцо с перилами и простор реки.

— Не хотела напугать тебя, деточка.

— Нет, вы вовсе… — начала она, удивившись своему тоненькому голоску и огромным усилиям, затраченным на произнесение банальной фразы.

— Как ты себя чувствуешь?

Женщина вошла в комнату — высокая, грубоватая, со строгими чертами лица, обветренной кожей и темно-серыми волосами, собранными в тугой узел на затылке. На ней было платье в цветочек, неопределенного фасона, с длинными рукавами, а поверх него большой фартук. Длина платья была короче, чем обычно, взору открывались бахромчатые индейские обтягивающие штаны и мокасины на ногах. Изучая ее, Кэтрин не торопилась с ответом.

— Довольно хорошо, — наконец ответила она.

По правде говоря, она понятия не имела, как себя чувствовала. Она только знала, что не испытывает боли.

Пожилая женщина кивнула.

— Думаю, ты спрашиваешь себя, где находишься. Ты на борту моей лодки-лачуги. Сбоку на ней написано «Джонатан Джеймс», но я называю ее Грязная Черепаха.

— Плавучий дом.

— Абсолютно верно. Мы — мой внук и я — вытянули тебя из реки.

— Я вам очень признательна…

— Может, это так, может, нет. Но не надо говорить об этом сейчас. Ты серьезно болела, поверь мне.

— Как долго…

Поняв вопрос, пожилая женщина ответила прежде, чем Кэтрин успела задать его.

— Около трех недель. Воспаление легких. Но не думай об этом. Отдыхай. Если тебе что-нибудь нужно, позови тетушку Эм. Это я.

Она ушла еще до того, как Кэтрин поняла ее намерение. Ей хотелось задать так много вопросов, было столько всего непонятного. Но прежде, чем она упорядочила мысли и решила, что именно желает узнать, заснула.

Дни шли как по шаблону: просыпалась и засыпала, засыпала и просыпалась. Неразговорчивая женщина, назвавшаяся тетушкой Эм, относилась к Кэтрин как к ребенку. Она проводила помногу часов, сидя, сложив руки, рядом с ней в кресле-качалке, и мало-помалу Кэтрин узнала все, что хотела.

Тетушка Эм была шотландкой. Она приехала в Америку вместе с мужем около пятидесяти лет назад, спасаясь от тирании англичан. Они добрались до Голубого хребта[91], где и жили, пока не вырос их сын, Джеймс, изображенный на портрете. Он женился на юной девушке с гор, и у них родился сын, но потом он оказался втянут в междоусобицу между народом его жены и другой семьей с холма. Его убили. Тетушка Эм, ее муж и их внук (мальчику тогда было около шести или семи лет) покинули горы. Они сложили свои пожитки на плот, спустились по реке Камберленд и в конце концов приплыли на Миссисипи. В нескольких милях вверх по течению от того места, где сейчас стоит на якоре «Джонатан Джеймс», они попали в шторм.

Когда они пытались добраться до берега, в мужа тетушки Эм ударила молния. Плот унесло вниз по течению и, так же как и корягу Кэтрин, прибило в эту тихую заводь в широком повороте реки. Обманчивое течение приносило в заводь много вещей: брошенную мебель, бочки рома и мелассы[92], связки мехов и другой хлам, порой даже трупы. Пожилая женщина и юноша стали собирать мусор.