— Не расстраивайтесь, — пыталась успокоить ее Кэтрин. — Со мной все будет хорошо. Моя мама — креолка до мозга костей, слишком озабоченная репутацией семьи, чтобы бросить меня на произвол судьбы.

— У такой женщины, как ты, должен быть свой дом, дети.

Кэтрин неожиданно почувствовала, как сжалось ее сердце.

— Это в руках Господа, не так ли?

— Значит, я буду молиться, чтобы он знал, что делает… — сострила тетушка Эм. — Я серьезно. Я буду вспоминать тебя в своих молитвах.

Растроганная больше, чем ей хотелось бы, Кэтрин смогла лишь прошептать:

— Спасибо.

Вскоре вернулся Джонатан с покупателем, полным мужчиной в фартуке трактирщика.

Они двигались во главе каравана мулов. Поэтому получилось так, что Кэтрин въехала в Натчез на муле, и ее ноги свисали с дамского седла поверх бочонка с хлебной водкой.

На Кэтрин было то же платье, в котором ее вытащили из реки. Несмотря на то что его аккуратно стирали и гладили, выглядело оно не очень опрятно, но корсаж, сшитый вдоль и поперек тысячей крошечных швов, все равно был лучшей вещью среди одежды, которая имелась у тетушки Эм. Туфли она потеряла, возможно, их унесло далеко в море. Ей ничего не оставалось, как обуть мокасины. У нее не было ни шляпки, ни перчаток, ни визитных карточек. Неудивительно, если школьная подруга ее не узнает.

Один из страхов Кэтрин не оправдался: найти Элен оказалось несложно. Джонатан считал, что сначала необходимо навести о ней справки, но, похоже, все в городе знали фермера и торговца ювелирными изделиями мистера Уэсли Мартина, и большинство могли указать на его дом.

Следовало признать, что Элен неплохо устроилась. Дом, стоявший в конце дороги, которая шла через простирающиеся на несколько акров садовые и земельные участки, представлял собой георгианский особняк из красного кирпича с двойной галереей, поддерживаемой четырьмя массивными белыми колоннами. Их соединяли белые перила, также располагавшиеся с двух сторон ведущей к входной двери лестницы. В этом здании было что-то особенное и строгое, как показалось Кэтрин, но это объяснялось тем, что она впервые видела образец такого архитектурного стиля.

Кэтрин думала, что ей будет сложно попрощаться с Джонатаном. Но он упростил ей задачу: помог сойти с мула и сказал, взяв за руку:

— Я подожду, пока ты войдешь внутрь. Мы с бабушкой еще несколько дней проведем в нашем лагере, пока не закупим припасы на зиму. Если тебе что-то здесь не понравится, ты всегда можешь вернуться к нам.

Он быстро улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в бровь, задержав губы на секунду дольше, чем положено, затем отпустил ее руку и ушел, ведя за собой мулов. И ни разу не оглянулся.

Стиснув зубы, чтобы не расплакаться, Кэтрин поднялась по лестнице. Дверной молоточек был, по ее мнению, несколько вычурным — в виде огромных рычащих львиных голов, но зато за него было удобно браться. Успокоившись, она постучала по двери, а затем смущенно сделала шаг назад, потому что та сразу же отворилась под ее рукой.

Возникший перед ней дворецкий, как и большинство его коллег, мгновенно окинул ее взглядом с головы до ног. То, что он увидел, не заставило его сдвинуться с места. Он строго произнес:

— Да?

Кэтрин выпрямилась. Мягким и в то же время строгим голосом она сказала:

— Будьте любезны, сообщите своей хозяйке, что ее желает видеть мадам Рафаэль Наварро, в девичестве Мэйфилд.

Было несложно заметить, что первым порывом мужчины было захлопнуть дверь перед ее носом. Но он этого не сделал, хоть и был уверен, что ее нужно оставить стоять на пороге, пока он будет докладывать мадам Мартин. Его одолевали сомнения. Голос, манеры были правильными, но внешний вид… Наверное, его убедило использование в речи французского языка: так делала и его хозяйка. Он сдержанно поклонился Кэтрин и знáком разрешил ей войти. В качестве компромисса он оставил ее в фойе — сидеть или стоять, как ей угодно, — пока он поднимался по лестнице на верхний этаж.

Нахмурив брови, Кэтрин огляделась и через открытую дверь заглянула в салон. Дом был красивым, чистым и новым, но ничто в нем не напоминало ей о милой, довольно тихой девочке, которую она знала в школе при монастыре. Мебель в английском стиле скромно стояла в уголке вместе с парой столиков, на которых лежали обычные, но абсолютно безжизненные безделушки. Цвета оконных рам, темно-зеленые и красные, показались ей слишком яркими, потому что она привыкла к пастельным тонам, облюбованным французскими столярами-краснодеревщиками. Обои на стенах тоже были скучными: дети, животные и пейзажи, никаких пастухов и нимф, Венер, купальщиц или классических ангелочков au naturel[94]. Создавалось впечатление, что каждый предмет мебели, каждый узор и картина были куплены в одно время в одном месте без оглядки на личные предпочтения или антипатии. От такой безвкусной демонстрации богатства ей стало грустно. Это не очень хорошо характеризовало ум и стиль ее подруги.

Крик сверху заставил ее устремить взгляд на лестницу. Прижав пухлые руки ко рту, там стояла женщина, и ее маленькие карие глаза были широко раскрыты от удивления. Когда Кэтрин повернулась, та еще раз вскрикнула и начала спускаться по ступенькам, размахивая розовым муслиновым платьем с лентами.

— Кэтрин! Это ты! А все говорят, что ты мертва!

Она должна была догадаться. Должна была, стоило только позволить себе прокрутить в памяти события тех нескольких ужасных дней. Но она этого не сделала. Случившееся с ней было как рана, как синяк, который все время болел в глубине души, и она не могла дотронуться до него.

Элен Мартин не смогла бы этого понять.

— Моя бедная дорогая Кэтрин, не могу передать, какое это облегчение… как я взволнована, что вижу тебя. Проходи, садись. Я должна немедленно услышать, что тебя ко мне привело.

Остановившись, чтобы распорядиться накрыть стол, она отвела Кэтрин в новый салон в строгом стиле и закрыла дверь.

— Тебе наверняка кажется странным, что я появилась на пороге твоего дома, — криво улыбнувшись, начала Кэтрин, усаживаясь на неудобную поверхность дивана из конского волоса.

— Возможно, — согласилась ее подруга, громко засмеявшись, — но я передать тебе не могу, как рада, что ты это сделала. Правильно ли я понимаю, что ты еще не связывалась со своей мамой — или с кем-нибудь еще?

Кэтрин не помнила, чтобы у ее подруги был такой пустой взгляд. Элен всегда была круглолицей, с пышными формами, но сейчас она стала крупнее, у нее появился второй подбородок и выпирающая грудь. Сверкающие кольца, которые она носила, привлекали внимание к ее толстым пальцам и складкам на руках.

— Правильно, — серьезно ответила Кэтрин.

— Значит, я в числе первых узнала, что ты жива. Как чудесно! Я поражу всех в Новом Орлеане — в частности маму и сестер, которые считают, что здесь, в Натчезе, я всего лишена. Но расскажи, как все произошло. Несколько недель назад Маркус Фицджеральд приехал в Новый Орлеан с самым трогательным рассказом о вашем трагическом романе, если верить тому, что мне писали. Он сказал, что вы с ним… бежали от твоего мужа и попали в руки банды беспощадных речных лодочников. Его побили и оставили умирать, а ты в это время бросилась в реку, чтобы избежать наиболее страшной участи, которая может ждать женщину. Мне кажется, это самая романтичная история, которую можно себе представить, если в ней есть хоть доля правды. Есть ведь?