– Сударыня! Вы можете идти?

– Зачем идти? – удивилась Маша. – Ведь лететь быстрее и приятнее…

Но голос не унимался:

– Сударыня! Надо идти!

Кто-то сильно дёрнул её за плечо, картинка перед глазами кувыркнулась, и Маша вернулась на негостеприимную землю…

– Сударыня, очнитесь же! – настойчиво повторял голос, и чья-то рука упорно ее трясла.

Маша с трудом разлепила глаза и в пяти вершках от своего носа увидел лицо того самого третьего «злодея», который последним прибыл на поле битвы. Удивительно, но лицо его кардинально отличалось от флибустьерских рож контрабандистов, и, что еще более неожиданно, говорил он на чистом русском без какого-либо намека на акцент.

– Вы кто? – только и смогла пролепетать девушка, пытаясь сложить в голове хоть какую-то мозаику из обрывков текущей информации.

– Мичман русского императорского флота, к вашим услугам, сударыня, а моя фамилия вряд ли добавит вам какой-либо ясности. Предлагаю продолжить знакомство в более спокойном месте, а то сюда с минуты на минуту может нагрянуть местная жандармерия…

– А как же эти?.. – спросила было Маша, но, приподняв голову и увидев еще два распластавшихся на мостовой тела, только кивнула. – Да-да, конечно…

* * *

– Я наблюдал за вами все три дня, когда вы приходили в порт, но так и не догадался, что или кого вы ищете, – промолвил мичман, когда последние огни Коломбо растаяли за спиной и их двуколка покатила вдоль бесконечных чайных плантаций. – А когда узнал, точнее когда подслушал разговор контрабандистов насчёт вас, предупреждать уже было поздно, надо было спасать… Хотя вы бы и сами неплохо справились, если бы не досадная осечка. Где так хорошо научились стрелять, Мария Александровна?

– На войне, – коротко ответила Маша, чувствуя, как её отпускает держащий в напряжении шок и всё тело начинает бить крупная дрожь.

– Это было весьма неблагоразумно, – покачал головой мичман, – обращаться за поддержкой к столь сомнительным личностям.

– А я… да вы… да что вы вообще себе возомнили! – почти выкрикнула девушка, после чего голос перехватило, по телу пробежала судорога, и она упала на облучок, заходясь рыданиями. Всё напряжение последних месяцев, вся накопленная боль и усталость, казалось, вырвались одномоментно наружу, ломая её тело и обжигая адским огнем душу.

Мичман остановил двуколку, сошёл на теплое шоссе, сделал два шага к обочине и нервно закурил сигариллу. Постоял, не спеша и со вкусом втягивая в себя табачный дым, запрокидывая голову каждый раз, когда его надо было выпустить наружу. Прислушался, понял, что рыдания стихают, обошел повозку и накинул на подрагивающие плечи свою дорожную куртку. Вернулся на место извозчика, тронул вожжи и тихо произнес:

– А теперь, Мария Александровна, рассказывайте! Спокойно, обстоятельно, со всеми подробностями и нюансами. Дорога у нас дальняя, всё успеется…

На следующее утро путешественники были уже в Канди. «Ночь Шахерезады» пролетела мгновенно. Мичман оказался внимательным слушателем, не перебивал и не досаждал льстивыми комплиментами, только иногда качал головой, цокал языком и задавал уточняющие вопросы там, где Маша меньше всего ожидала. Ну действительно, какая разница, как выглядит порт Диего-Суарец и сколько труб у парохода «Жиронда»?

– Хорошо, Мария Александровна, – в конце разговора кивнул мичман. – Думаю, я смогу помочь вашему семейному счастью, и для этого не придется заключать сделки с контрабандистами и вообще как-то по-другому продавать свою бессмертную душу. Вполне возможно, что ваш муж сможет покинуть тюрьму в Канди абсолютно официально, а не по веревочной лестнице. Но только и вам придется помочь мне, хотя должен предупредить – даже простое знакомство со мной может быть смертельно опасным.

– Вы пугаете меня, Александр Георгиевич, – прошептала Маша, – почему бы вам тоже тогда… официально?..

– Дорогая Маша, – мичман выразительно посмотрел на барышню и грустно усмехнулся, – я бы рад, но служба моя носит настолько специфический характер, что публичность и официальность ей прямо противопоказаны.

– Я не понимаю вас, Александр Георгиевич, но верю, поэтому готова и хочу вам помочь. Что я должна сделать?

– Я смогу устроить вам билет до Марселя, где вы найдёте графа Канкрина Георгия Викторовича и передадите ему всего одну фразу: «Племянник встретился с Фальком в тесном семейном кругу, но к согласию они не пришли. Ждем дядюшку».

Господа дальневосточники

Нет человека, который ощущал бы себя более ничтожным, чем художник, любующийся первобытным буйством природы. Все средства выражения, придуманные человеком: краски, звуки, слова – для него являются невыразимо убогими, чтобы передать ту исполинскую красоту, которой поклонялись, как божеству, его предки и которую он жаждет воплотить в образы искусства. Особое трепетное отношение к первозданной красоте у военных, понюхавших порох. Они знают, как отвратительно выглядит природа и человек, изуродованные войной. Может быть, поэтому пассажиры экипажа, только что побывавшие на высочайшей аудиенции, сидели молча, любуясь очаровательными окрестностями Ликанского дворца, подпёртыми снизу стремительной лентой Куры и огражденные сверху махинами Кавказских хребтин.

– Господа, предлагаю остановиться и пройтись, – первым нарушил молчание генерал Гродеков[69]. – Надо немного размять ноги и привести в порядок мысли.

Генералы Грибский[70] и Чичагов[71] согласно кивнули и молодцевато, по-кавалерийски, спрыгнули на каменистую дорожку. Последним из экипажа степенно и не торопясь, вышел единственный гражданский – директор новообразованного Восточного института – Алексей Матвеевич Позднеев[72], включенный повелением императора в состав Особого Дальневосточного Совещания…