216

•'Эпоха катастроф»

И все же, по нашим стандартам, массовые виды спорта, хотя и ставшие международными, оставались крайне неразвитыми. Их участники еще не включились в капиталистическую экономику. Даже звезды по-прежнему были любителями, как в теннисе (т. е. обладали традиционным буржуазным общественным положением), или профессионалами, заработки которых ненамного превышали заработки квалифицированных промышленных рабочих—как в британском футболе. Требовалось специально идти куда-то, чтобы посмотреть их игру, поскольку даже радио могло лишь одно—превращать реальное зрелище в децибелы голоса комментатора. До наступления эпохи телевидения и тех времен, когда гонорары спортсменов сравнялись с гонорарами кинозвезд, оставалось еще несколько лет. Но, как мы увидим (см. главы 9—и), не так уж долго.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Конец империй

Он стал революционером-террористом в 1918 году. Его гуру присутствовал на его свадьбе, и он никогда не жил со своей женой в течение всех десяти лет их брака, закончившегося с ее смертью в 1928 году. Держаться подальше от женщин являлось непреложным правилом революционеров (...) Он часто говорил мне о том, что индусы обретут свободу, сражаясь за нее подобно ирландцам. Когда мы были рядом, я прочитал книгу «Моя борьба за свободу Ирландии» Дэна Брина,

являвшегося идеалом Мастерды. Он назвал свою организацию «Индийская республиканская армия» в честь Ирландской республиканской армии.

Калпана Датт (Dutt, 1945, Р- *6—*7)

Священное племя колониальных чиновников смотрело сквозь пальцы и даже поощряло систему взяточничества и коррупции, которая позволяла без больших затрат осуществлять контроль над недовольным, а часто и враждебным населением. На деле это означает, что желание выиграть тяжбу, получить правительственный заказ, награду к юбилею или государственный пост может быть достигнуто, если сделать подарок чиновнику, от которого это зависит. «Подарок» мог не обязательно являться денежной суммой, что было слишком грубо, и европейцы в Индии предпочитали так не поступать. Он мог быть даром дружбы и уважения, щедрого гостеприимства или денежным пожертвованием на «доброе дело» и, кроме того, демонстрацией лояльности властям.

М. Кэритт (Carritt, 1985, Р- 6з—64)

I

В девятнадцатом веке несколько стран, в основном расположенных в Северной Атлантике, покорили оставшуюся неевропейскую часть земного шара с оскорбительной легкостью. Там, где они не утруждали себя оккупацией и 2Io «Эпоха катастроф *.

управлением ею, западные страны утвердили свое господство при помощи собственной экономической и социальной системы. Капитализм и буржуазное общество преобразовывали мир и управляли им, предложив свою модель (до 1917 года являвшуюся единственной) странам, не желавшим быть уничтоженными или отброшенными на обочину мощной рукой истории. После 1917 г°да советский коммунизм породил альтернативную модель общества, которая отличалась тем, что обходилась без частного предпринимательства и либеральных институтов. Поэтому историю двадцатого века стран незападного, точнее, несеверо-западного мира в большой степени определяли их взаимоотношения со странами, упрочившими свое положение в девятнадцатом веке и ставшими властителями человечества.

В этом отношении история «короткого двадцатого века» остается географически несимметричной и только в таком виде может рассматриваться историком, интересующимся динамикой глобальных изменений в мире. Это не означает, что он.должен разделять снисходительное, а зачастую и этноцентрическое или даже расистское чувство превосходства и необоснованного самодовольства, до сих пор распространенное в развитых странах. Безусловно, этот историк должен являться страстным противником тото,-что Е. П. Томсон назвал «чудовищной снисходительностью» к отсталому и нищему миру. И все же не вызывает сомнений то, что движущие силы мировой истории в течение большей части «короткого двадцатого века» являлись унаследованными, а не новыми. В большой степени они состояли из попыток элит небуржуазных обществ создать модель государства по образцу западных стран (которые большинство из них считало моделью общества, способствующего прогрессу, формой процветания власти и культуры) с помощью экономического и научно-технического развития по капиталистической или социалистической модели*. Не существовало никакой иной действующей схемы, кроме «вестернизации», иначе называемой «модернизацией». Наоборот, всевозможные синонимы слова «отсталый» (которым Ленин, не задумываясь, описывал положение своего собственного государства и «колониальных и зависимых стран»), существующие в словаре международной дипломатии для обозначения обретших независимость колоний («слаборазвитые», «развивающиеся» и т. д.), отличаются только степенью политкорректности.

* Стоит заметить, что простое разделение мира на «каниталистический» и «социалистический» является скорее политическим, чем аналитическим. Оно отображает возникновение массовых политических рабочих движений, социалистическая идеология которых на практике являлась не более чем концепцией имеющегося общества («капитализма»), вывернутой наизнанку. После октября rgi? года это было подкреплено длительной «холодной войной» между «красными» и их нротивниками. Вместо того чтобы относить экономические системы—скажем, США, Ю^ной Кореи, Австрии, Гонконга, Западной Германии и Мексики — в один раздел «капиталистических», было бы вполне возможно занести их в разные рубрики.

Конец империй 219

Рабочую модель развития можпо было сочетать с различными наборами верований и идеологий в той степени, в какой они ей не противоречили, т. е. в какой мере данная страна не запрещала, например, строительства аэропортов на основании того, что они не разрешены Кораном или Библией, противоречат традициям средневекового рыцарства или несовместимы с глубиной славянской души. С другой стороны, там, где эта система верований вступала в противоречие с процессом развития, причем на практике, а не только в теории, были гарантированы неудачи и

поражения. Какой бы глубокой и искренней ни являлась вера в то, что сила заклинаний заставит пули пролететь мимо, такое случалось крайне редко. Телефон и телеграф были более надежными средствами общения, чем телепатические пассы святых.

Это не означает полного отказа от традиций, верований или идеологий, ортодоксальных или претерпевших изменения, с помощью которых общество оценивало возникавшие процессы обновления мира, вступая с ними в контакт. Как традиционализм, так и социализм одинаково хотели утвердиться на пока не занятом духовном пространстве в центре торжествующего экономического (и политического) либерализма, разрушившего все связи между людьми, за исключением тех, которые были основаны (согласно Адаму Смиту) на «склонности к обмену» и на удовлетворении собственных интересов. В качестве системы моральных ориентиров, пути определения места человека в мире, способа осознать, что именно и в какой степени разрушили «развитие» и «прогресс», докапиталистические или некапиталистические идеологии и системы ценностей часто значили гораздо больше, чем канонерки, торговцы, миссионеры и колониальные чиновники. В качестве способа объединения масс в обществе,со старыми традициями против модернизации, как капиталистической, так и социалистической, или, точнее, против чужаков, которые ее импортировали, они, при определенных обстоятельствах, могли быть весьма эффективны, хотя на самом деле ни одно из успешных освободительных движений в отсталых странах до igyo-x годов не было вдохновлено и не достигло успехов с помощью традиционных или неотрадиционных идеологий. Однако этому противоречит один пример: непродолжительное увлечение идеей мусульманского халифата Б британской Индии (1920—1921), где выдвигались требования о назначении турецкого султана халифом над всеми правоверными, восстановлении Османской империи в границах 1914 года и установлении мусульманского контроля над святынями ислама (включая Палестину). Возможно, это подтолкнуло нерешительный Индийский национальный конгресс к акции массового гражданского неповиновения (Minau.lt, 1982).