Двигатель не работал, в салоне было холодно, а это означало, что машина стоит перед супермаркетом уже в течение некоторого времени. Сколько именно времени прошло, Рашид не представлял, и как его сюда занесло, по-прежнему было непонятно. Скорее всего разобраться в обстановке ему мешала головная боль. Наверное, он куда-то ехал и, почувствовав себя плохо, свернул на эту стоянку, а потом потерял сознание...

Турок решил, что выяснит это позже. Сначала надо было убраться отсюда, а уж потом выяснять, как сюда попал.

Рашид протянул руку...

И обнаружил, что не может ею пошевелить. Рука не слушалась; вторая рука не слушалась тоже, как и обе ноги. Он вообще не чувствовал своего тела; все, что он мог, так это слегка пошевелить кончиками пальцев и немного повернуть раскалывающуюся от нестерпимой боли голову.

Поначалу он решил, что это какая-то глупая шутка. Предположение было дикое, нелепое, но другого объяснения Рашид не находил.

С трудом наклонив голову вперед, он осмотрел себя. Его руки лежали на коленях, как парочка посторонних предметов. Они ничем не были связаны, а значит, никакой шуткой тут даже не пахло.

Еще Рашид заметил, что одет в спортивный костюм – тот самый, в котором проводил тренировки в клубе. Это также не лезло ни в какие ворота, поскольку далеко выходило за рамки его обычного поведения. Налицо был странный провал в памяти, который Рашид, как ни старался, ничем не мог заполнить.

Он понял, что надо звать на помощь, и попытался крикнуть. "Эй, кто-нибудь!" – хрипло позвал Рашид, но не получил ответа, поскольку в машине он был один. Окна оказались плотно закрытыми, и турок понял, что кричать надо лишь тогда, когда мимо его машины будет кто-нибудь проходить. По идее, это должно было случиться довольно скоро: и справа, и слева стояли автомобили, владельцы которых в данный момент набивали свои тележки продуктами в супермаркете. Этим можно заниматься долго, но все-таки не бесконечно; кто-то непременно появится здесь в течение ближайшего получаса, и тогда Рашид попытается привлечь к себе внимание.

Он сидел лицом к супермаркету, двери которого поминутно открывались и закрывались, пропуская толпы покупателей. Прямо перед ним был выезд со стоянки, немного впереди и левее виднелся пластиковый навес для тележек. Мимо проехала машина, за ней еще одна, но водители не замечали Рашида, торопясь поскорее выбраться со стоянки. На ветровое стекло сыпался снег. Рашид заметил, что некоторые снежинки не соскальзывают вниз, а налипают на стекло, и подумал, что это плохо: если снег залепит окна, его никто не заметит. Не зная, что стряслось, он мог только гадать, когда пройдет сковавший его странный паралич и пройдет ли вообще. А вдруг с ним случился обширный инсульт?

Появилась еще одна машина – огромный черный, сверкающий, как полированный антрацит, внедорожник "порше-кайенн" с тонированными стеклами. Он медленно катился вдоль ряда припаркованных автомобилей, поблескивая хромированными спицами колес. Водитель не уезжал со стоянки, а, напротив, искал свободное парковочное место.

Рашид крикнул, точно зная, что его не услышат, и очень удивился, когда "порше" остановился напротив его машины. "Неужели заметили?" – с надеждой подумал Рашид, глядя, как плавно опускается тонированное стекло передней дверцы.

Стекло опустилось до самого низа, и в окошке показалось улыбающееся лицо водителя. При виде этого лица в мозгу Рашида произошло что-то похожее на взрыв, который разрушил плотину амнезии и выпустил наружу воспоминания, бурлящим потоком хлынувшие в образовавшуюся брешь.

...Рашид вспомнил, как стоял посреди кабинета, целясь из пистолета в ненавистное лицо. "Умри, пес!" – крикнул он и спустил курок.

Раздался странный звук, похожий на выстрел из детского игрушечного пистолета – не теперешнего, а старого, времен Рашидова детства. Такие пистолеты заряжались бумажными пистонами, которые издавали вот такой же негромкий хлопок и выпускали облачко пахнущего серой синеватого дыма.

Турок еще раз нажал на спусковой крючок, и пистолет издал сухой металлический щелчок. Несмотря на стресс, он догадался, что исправный с виду патрон оказался испорченным, и торопливо передернул затвор. Негодный патрон вылетел из ствола и покатился по гладкой поверхности стола. Краем глаза Рашид заметил на капсюле характерную вмятину от бойка и про себя помянул нехорошим словом чернокожего клоуна, продавшего ему этот пугач. Тоже мне, гроза квартала! Клоун, обыкновенный тупой клоун...

Одноглазый неподвижно сидел за столом с таким видом, словно эта игра со смертью доставляла ему удовольствие. Его спокойствие казалось противоестественным; в душу Рашида холодной змейкой закралось сомнение, и, в третий раз нажимая на спусковой крючок, он уже догадывался, что будет дальше.

Он еще трижды спустил курок, а потом швырнул бесполезный пистолет в одноглазого и прыгнул вперед, чтобы попытаться довести дело до конца голыми руками. Вернее, попытался прыгнуть, потому что бесшумно возникший за его спиной Гамид схватил его за плечи, и руки у телохранителя оказались твердыми, как железо. Лежа на столе с прижатой к его гладкой поверхности щекой, не в силах пошевелиться, Рашид слушал, что говорил ему одноглазый, – не хотел слушать, но слушал, потому что деваться было некуда.

– Ты глуп, – говорил одноглазый, – потому что пытался убить меня из одной лишь мести. Месть не возвращает к жизни мертвецов и, поверь моему опыту, не приносит никакого удовлетворения живым. И ты глуп вдвойне, раз позволил себе надеяться, что сумеешь меня убить. Я не бессмертен, но надо же, во имя Аллаха, знать правила игры, в которую собираешься сыграть! Если бы каждый недоумок, у которого хватило денег на ржавый пугач, мог использовать его против меня, я бы умер, не достигнув зрелости. Скажи, глупец, зачем тебе это понадобилось?

– Ненавижу, – прохрипел в ответ Закир Рашид.

Слова уже не имели значения, но он просто не мог этого не сказать.

– Печально, – елейным голосом произнес одноглазый. – Печально, что мой брат по вере ненавидит меня – меня, всю жизнь сражающегося за эту веру! Ты трижды глупец, потому что ненавидишь дело, которому должен служить каждый правоверный мусульманин. Но я на тебя не в обиде, ибо ты не ведал, что творишь. Аллах милосерден к своим детям, и он даст тебе возможность напоследок искупить свои грехи. Убери его отсюда, Гамид, и пусть он сделает то, что должен сделать.

Закир Рашид почувствовал укол в шею, рванулся и потерял сознание. Больше он не помнил ничего вплоть до того момента, когда пришел в себя за рулем собственной машины, припаркованной на стоянке перед супермаркетом.

Улыбающееся лицо Гамида, смотревшее на него из окна остановившегося рядом "порше", вернуло Рашиду память. Его план провалился; он был обречен с самого начала. Враги знали, что он задумал; они нашли пистолет, но не забрали его, а просто-напросто обезвредили патроны, высыпав из них порох. После этого ему позволили разыграть этот спектакль в кабинете одноглазого – действительно, глупый спектакль, при воспоминании о котором Рашид снова замычал, но уже не от боли, а от стыда. Его, как дитя малое, поманили возможностью покончить с делом одним махом, и он, ни о чем не подозревая, полностью раскрыл себя. Аллах свидетель: имея в голове хоть какие-то мозги, можно было догадаться, что это проклятое место буквально нашпиговано записывающей аппаратурой! Но он ни о чем не догадался и пришел туда, как баран на бойню. И его скрутили, как барана, и оставили здесь дожидаться своей очереди пойти в плов.